Ночь внутри
Шрифт:
Николай ВТОРУШИН
– Значит, слухи о Сергее Хайми не были пусты? Иначе откуда бы он взял этого...
Анна ЗОТОВА
– Что? Что ты сказал?
Николай ВТОРУШИН
– Нет. Я...
Анна ЗОТОВА
– И Семен пригласил чернявого жить у нас. Видно, "бомбисты" решили, что это всего безопасней - заречье было тогда самым городским отлетом. Домашним Семен выдал гостя за знакомца моего отца, помогавшего Михаилу в Петербурге по дешевке добывать лакированные штиблеты. Собственно, в этой выдумке не было нужды: Яков - скучный к жизни до того, что приходилось трижды в день кормить чуть не с ложки (сам он делать это постоянно забывал) - даже не заметил, что в доме появилась бородатая скворешня, как не заметил, что с нами больше полугода нет Михаила, а моей набожной мачехе, которая в одиночестве отдувалась за всех нас перед Господом, оставалось только опустить покорный взгляд и вставить в свою ежечасную молитву выдуманное имя гостя. Кухарка, я и моя сводная сестра, само собой, вовсе не брались
Из поклажи при госте был лишь один саквояж, где помещалось все его добро: смена белья и кусок мыла. Вот еще: как-то раз, подглядывая за ним в одну лишь мне известную щелку, я видела, как перед сном он доставал из пиджака и прятал под подушку кинжал и черный скуластый револьвер. Правда, тогда эти предметы вызвали во мне только любопытство - назначение уймы вещей было для меня еще скрыто, одухотворено непониманием.
Бородач почти не выходил на улицу. Утром, когда Семен отправлялся в лавку тянуть постылое братово дело, а Яков шел в электро-театр запускать проектор, чернявый спускался из отведенной ему комнаты и проводил время с нами - моей мачехой и двумя несмышлеными детьми, - пока не возвращался Семен, и не приходил Хайми с конспиративным вином (невозбраняемая попойка) и тремя-четырьмя начинающими социалистами. Бородач был веселым и уверенным в себе человеком, иначе у него не получилось бы занимать меня и сестру так естественно и потешно, что я за те несколько дней, которые он прожил в нашем доме, чуть было не выучилась смеяться, а сестра на его руках ни разу не улучила момента для писка. За эти дни между Лизой Распекаевой и гостем случилось то самое, что в жестоком девятнадцатом году потащило ее, босую и безумную, вон из вымирающего дома - на поиски человека, о существовании которого все в Мельне давно забыли. Спаси и помилуй!
– я не говорю, будто моя мачеха блудила с максималистом! Нет, тут другое... Лиза просто не хотела стареть. Да, да: ей стукнуло всего двадцать два - за Михаила она вышла совсем ребенком - какая старость! Но в свои двадцать два, прожив с мужем год, она вдруг осталась одна с младенцем на руках и с заботами хозяйки большого дома. Ей не хотелось верить, что судьба ее решена до скончания века, что молодость ее запряжена в чужой воз, и она, молодая, цветущая Лиза, уже не может сверх положенного взять или дать счастья ни от кого и никому. Я могла бы понять, даже если... Нет. Они не были любовниками. Иначе, подтвердив свою молодость, она из постели максималиста кинулась бы обратно к семейному очагу, под свой женский крест, с раскаяньем и стыдом, но уже радостно осознавая свою причастность к жизни. И она бы забыла горбоносого гостя, как забыли его все остальные. Такая измена - от неудовлетворения положенным - случается почти со всякой замужней женщиной. И это очень просто понять - ведь здесь нет любви.
Так вот, раскаянья в Лизе не было. Между ней и максималистом возникло желание близости, предчувствие близости, но не сама близость - понимаешь? Что-то растопило в них привычное людское отчуждение, согрело их доверием и участием, наполнило пространство между ними нежностью и надеждой, но пространство это так и осталось непреодоленным. Я хочу сказать, что моя мачеха помнила бородача еще четыре с лишним года лишь потому, что тогда они не очутились в одной постели.
А потом он уехал. Сгинул без следа, оставив нерастраченную нежность в сердце Лизы и свое липовое имя в ее молитве.
После отъезда максималиста в отцовскую лавку пошли посылки с клеймами петроградских торговых домов, набитые дешевой ерундой, - в стенки этих ящиков были запрятаны эсеровские газеты и прокламации...
В это время отец мой воевал где-то в Польше, потом в Галиции, потом в полесской чащобе, - к праздникам он присылал поздравления, из которых складывалась вся эта география. Ей-ей, я не знаю, что заставляло его подавать о себе вести. Пустое думать, будто он в нас нуждался. И совсем глупо надеяться, что душу его смущала забота или тоска по брошенной семье. Думать так - значит ничего не понимать в Зотовых. Пожалуй, он просто ставил Семена в известность, что еще жив, и Семену так или иначе следует опекать его дело. Это больше всего похоже на правду. Поздравления шли из года в год - последнее добралось летом семнадцатого, - и если то, что я говорю верно, то неважно, что в них писалось - читать их не стоило труда, - отец вообще мог ставить на бумаге только число и подпись, ведь пасхальные, рождественские и именинные поздравления всегда означали одно и то же: видишь - войне со мной не справиться!
Быть мне битой - так оно и было! Не знаю, понимал ли Семен, к кому спешат эти весточки, но отец наверняка пулял в белый свет, ведь до его отъезда зверь, которого могли раздразнить эти послания, в нашем доме еще не вылупился. Пусть бес и указывал на родную кровь, но не называл же он имени...
Николай ВТОРУШИН
Агония бабьего лета. Дождь - то тише, то хлестче, но без конца дождь. Она думает, что братьям, как ночная небесная даль, однажды открылась в телескопе прозрения их судьба, и с тех пор они уже не пытались ей перечить. Для этого она выдумала всю эту бесовщину... Что ж, Парацельс населил мир гномами и заставил людей себе поверить, а кроме самой старухи и меня, кто-нибудь сможет поверить в ее демонов?
Анна ЗОТОВА
– Весной, после февраля семнадцатого, Семен устроил распродажу
Николай ВТОРУШИН
В руках ее возникает сложенный бумажный лист. Из ничего - из пустоты. Миг назад его не было - теперь он есть. Сегодня в классе горит свет, но я не видел, откуда лист взялся. Я трогаю пальцами желтый шершавый лоскут, и он раскрывается без хруста, как тряпка. Выцветшая шапка: "Новая Русь". Ныряю в конец передовицы: Сергей Хайми. Выныриваю.
ВПЕРЕД-НАЗАД
Расползаются ноги - пьяная походка России!
Демократия, если понимать ее в естественном смысле, как народовластие - растекается вширь. Ведь растекается вширь и само понятие о народе. В республиках классической древности к власти призывались одни полноправные граждане, демократический строй не исключал ни рабства, ни переходных степеней от бесправия к праву. Не все население допускалось к власти и в средневековых республиках. Не все было призвано к ней даже Великою французскою революцией. Современное представление о демократии все больше и настойчивее раздвигает ее границы, вводя в состав народа, как носителя власти, всех правоспособных граждан, достигших известного возраста. Подмена демократии пролетариатом значит, наоборот, сужение пределов, с расширением которых до сих пор был связан политический и социальный прогресс. Не-пролетарии - такие же люди, такие же граждане, как и пролетарии. Искусственно устанавливать неравенство между теми и другими значит идти не вперед, а назад, создавать новые роды бесправия, новые касты изгоев. Немудрено, что Американские Соединенные Штаты передумали дарить России статую Свободы и возвратили деньги пожертвователям. В нормально организованном, нормально живущем обществе не должно быть места для париев и илотов! Именно к этой цели вел демократический парламентаризм, на путь которого вступила наша Февральская революция. Что необходимо для охранения прав и интересов народа? Устранение тех или иных групп, тех или иных слоев населения от участия в законодательной работе, в реальном осуществлении ее результатов? Нет, необходимо принятие таких условий, при которых ничего не мешало бы, но все содействовало определению народных желаний и удовлетворению народных нужд. И мы шагнули к этой цели с положением о выборах в Учредительное собрание. Раздвигая до крайних пределов избирательное право и умножая этим действительную силу народа, оно обеспечивало, введением пропорциональной избирательной системы, всестороннее освещение путей, ведущих к общему благу. В парламенте, избранном при полной свободе печати и собраний, при отсутствии всякого насилия и давления, голос пролетариата раздастся так же громко, как и в организациях пролетарских, но при этом не заглушая других мнений и освобождаясь в состязании с ними от свойственных единовластию увлечений. Стоит ли говорить, что истинно всенародного представительства не могут заменить собою советы, избираемые не всеобщим и не прямым голосованием, без широкий гласности, без свободной, доступной контролю избирательной агитации, на неопределенное время, с неопределенными правами.
Вперед-назад - вот пьяная походка России!
Будучи эсером, пишет как кадет, а потом становится председателем Мельновского совета, а потом - красным комиссаром. Бред!
Анна ЗОТОВА
– А когда по России, по ее огромной туше, покрывшей полконтинента, поползла, словно плесень, смута, когда туша стала заживо гнить, разваливаясь на смердящие части, то уже не было силы, которая запретила бы двум братьям открыто желать друг другу смерти. Мы же остались с краю их дел - занятые истреблением друг друга, они совсем не заботились о тех, кто в их заботе нуждался.
Вскоре большевики взяли власть, и Семен, прилипнув к проходящему через Мельну отряду солдат, отправился в Могилев арестовывать Духонина. С тех пор он, как сорванный лист, забыв о корнях и древе, носился по ветхой земле и объявлял во всех ее пределах: старого нет, оно умерло, истлело!.. А мы два дитяти, умевшие на пару произносить лишь половину алфавита, Лиза, которая сама недалеко опередила собственное детство, и Яков, уж никак не способный стать нашим кормильцем и защитником, - мы остались на сквозняке революции, обреченные сгинуть в ее стихии, в доме, из которого сбежала кухарка, потому что не умела готовить котлеты из глины и не могла смотреть на плиту, где поселились мокрицы, - вот так, истребляя друг друга, Михаил и Семен попутно истребляли нас!
До лета мы кое-как сводили концы с концами: что-то давал синематограф, кое-чем помогал Сергей Хайми, бывший в ту пору председателем Мельновского совдепа, присылал в базарной корзинке картошку и яйца (дары прихожан) отец Мокий, а когда в крепостной башне случился пожар и сгорели все ленты, привезенные механиком из Петербурга, когда после московского восстания Сергея Хайми и почти всех левых эсеров вышибли из совдепа, и он, сменив партию, отправился на Южфронт комиссаром, - тогда нам осталась лишь поповская корзинка и скудная помощь двух овощных грядок, разбитых с весны на месте палисадника.