Ночи и рассветы

Александропулос Мицос

V

Улица Илии. Над подъездом старинного особняка ясно виден № 6. Это желтый двухэтажный дом с высокими железными воротами. Двор вымощен белыми и черными плитами, как шахматная доска.

Дверь открыта. Молодой мужчина сидит на стуле и читает газету. Увидев Космаса, он встает.

— Кого вам угодно, господин?

— Господина Марантиса…

— Он пригласил вас?

— Нет. Я только вчера вечером приехал из провинции.

— А… Подожди минуту. Вот здесь. Проходи, я доложу господину секретарю.

Космас вошел в просторный

холл, стены которого были выложены разноцветной мозаикой. Он насчитал восемь дверей, старинных, тяжелых, украшенных тонкой резьбой. В углу стояло большое зеркало, его поддерживали две черные кариатиды. В другом углу огромная печь из белого металла. Ее никогда не топили. Господин Марантис получил ее в подарок из Сербии. Космас слышал об этом от отца.

— Пройдите, прошу вас.

Одна из дверей полуоткрылась, и в ней появился высокий лысый господин в очках. Другой господин, с газетой в руке, прошел мимо и занял место на стуле.

— Сюда, пожалуйста! — улыбнулся высокий господин. — Из провинции?

— Да. Господин Марантис?

— Нет. Проходите.

Космас вошел в квадратный зал. Тяжелая, развесистая хрустальная люстра спускалась так низко, что почти касалась большого круглого стола. Вокруг сидели шесть человек. Космас внимательно оглядел их: кто же из них господин Теодор?

— Министр сейчас занят, — сказал высокий в очках. — Присаживайтесь. Он, наверно, не знает о вас…

— Я приехал лишь вчера вечером.

— Поездом? — спросил худой и бледный человек, сидевший за столом напротив Космаса.

— Да, поездом.

— Линия Лехека-Патры действует? — Он не стал ждать ответа и тотчас же повернулся к соседу: — Значит, линия в порядке…

— Вы желаете увидеть министра сегодня? — с улыбкой спросил секретарь.

— Да. Если это возможно…

— Одну минуту.

Он пригласил Космаса к своему бюро.

— Обычно министр заранее назначает часы приема, Именно поэтому я не могу… э… обещать вам. Сначала пройдут эти господа, им уже назначена аудиенция на сегодня, а потом, если останется время… Ваша фамилия?

Из бесчисленных блокнотов, которые лежали на столе, он выбрал один и начал писать.

— Обычно министр принимает до двенадцати, но сегодня он очень занят. Именно поэтому я не могу… э… Но он, безусловно, примет вас послезавтра. Министр принимает по понедельникам, средам и пятницам. Запишите, если вам угодно, номер телефона и позвоните мне завтра, я скажу вам… э… в котором часу он вас примет.

Космас начал шарить в карманах, разыскивая карандаш и бумагу. Его мучило желание как можно скорее выбраться отсюда, и предложение секретаря он принял с облегчением.

— Однако если вы не торопитесь, то подождите немного…

— Нет, пожалуй.

— Подождите, подождите. — Секретарь встал. — Эти господа пришли по общему вопросу. И вполне вероятно… э… что вам удастся… Если даже он и не сможет вас принять, то назначит час аудиенции в пятницу.

Секретарь снова улыбнулся и торопливо вышел. Космас сел в углу неподалеку от бюро секретаря, Ему видна была вся приемная.

Одна сторона зала была сплошь заставлена

книжными шкафами. Толстые тома в черных кожаных переплетах поблескивали за стеклом. Космас сидел слишком далеко и не мог прочитать золотые буквы, вытисненные на корешках. Он различал лишь номера томов. Очевидно, это были собрания сочинений, но какие именно, Космас так и не узнал, у него не хватило смелости подойти к шкафам. Ему казалось, что едва он переступил порог этого дома, как его язык, руки и ноги одеревенели.

Он заметил, что люди, сидевшие за столом, время от времени лениво поглядывали на него, но сам избегал смотреть на них и обозревал приемную. Стены были увешаны большими фотопортретами в золотых рамках. Космас узнал лишь двоих. Один был Панагис Цалдарис, объектив фотоаппарата запечатлел его, как видно, в час послеобеденной дремоты; второй — Димитриос Гунарис{ [18] }. Покойный отец Космаса был одним из его восторженных почитателей. Он выучил наизусть несколько отрывков из предвыборной речи Гунариса и, вспоминая о нем, вставлял в рассказ полюбившуюся цитату: «Я стою среди вас как простой солдат, призванный вступить в священный бой…» Чаще всего он цитировал именно эту фразу и произносил ее с особым ударением на словах «простой солдат» и «священный бой».

18

Лидеры Народной партии.

Обращенный к нему вопрос вывел Космаса из забытья:

— Ну как там у вас дела?

Смуглое худощавое лицо, темные очки на ястребином носу, лихие усики, высоко приподнятые брови.

— Как вам сказать… — замялся Космас. — У нас голод.

— Голод! — Было видно, что ответ не удовлетворил худощавого человека. — Ну, а что еще? Меня интересуют люди. Что думает народ?..

— Господин полковник! — прервал его человек, спрашивавший Космаса про линию Лехена-Патры. — Почем будет масло в Каламате дней через пять?

— Дней через пять? Что-то около четырех бумажек.

— А инжир?

— Цены на инжир сравнительно устойчивы. Но я уже сказал вам, дело не в цене. Как перевезти — вот в чем вопрос!

— Не исключено, что нам уступят несколько вагонов.

— В таком случае проблема решена. Но дадут ли власти разрешение?

— С Команде Пьятца все уже урегулировано. Но вот удастся ли достать пропуск комендатуры и, главное, сопровождающих? Без них первый же немецкий сержант задержит наш товар.

— Однажды мы так уже погорели… Господин Алексопулос, наверно, помнит.

— Еще бы! Операция с изюмом…

— Вся беда в том, что Красный Крест хочет отдать эти вагоны народным столовым. Сейчас разгорелся настоящий бой. Комендатура обещает вагоны Красному Кресту, а Команде Пьятца — нам.

— Ну так что же? — раздраженно спросил полковник. — Что вы предлагаете, господин Куртис?

— У господина Павлопулоса есть блестящая идея, — ответил Куртис.

Павлопулосом оказался тот самый мужчина, который первым обратился к Космасу.