Ночи и рассветы
Шрифт:
Они пошли дальше. И снова молчали. Космас понимал, что теперь должен заговорить он, но не мог придумать ничего подходящего. Наконец его осенила неплохая мысль. Он спросил:
— Далеко еще до Розалии?
Дом Розалии стоял в центре, рядом с театром, который, как сказал Андрикос, когда-то тоже принадлежал ей.
Андрикос поднялся наверх один, но сначала надежно спрятал Космаса под каким-то навесом во дворе: на площади каждую минуту мог появиться патруль.
Космасу недолго пришлось сидеть под навесом. Андрикос вскоре
— Грех упускать такой случай, — сказал Андрикос. — Иди сюда.
Они не стали подниматься по лестнице, а прошли в какой-то темный коридор, миновали несколько дверей и неожиданно оказались в боковом ярусе. Внизу, под ними, лежал зал, большой, холодный и пустой. Только передние ряды партера были заполнены людьми.
На сцене за длинным столом сидело человек десять мужчин и женщин. Председательское место занимал поп. Космас впервые видел настоящего попа на сцене.
— Что здесь происходит? — тихо спросил Космас, повернувшись к Андрикосу.
Тот сделал ему знак молчать и смотреть на сцену.
На сцене с краю стола, заложив ногу за ногу и упершись в стол локтем правой руки, сидел молодой мужчина в очках. Перед ним лежали какие-то бумаги. Вот он приподнял голову и громко крикнул:
— Три!
Потом, обращаясь к зрителям, спросил:
— Кто еще?
Легкий шум волной прокатился по залу, и снова воцарилась тишина. Все ждали.
— И один наполеон! — выкрикнул кто-то из первых рядов.
— Три и один наполеон! Продолжаем, господа!
— Четыре!
Мужчина в очках наклонился вперед и приветствовал кого-то из публики. Потом он принял прежнюю позу и сказал:
— Четыре, господа! Лидирует господин Галанос!
Поп покуривал и тихо беседовал с госпожой, сидевшей рядом.
Андрикос схватил Космаса за локоть.
— Взгляни направо! — прошептал он. — На первый ряд. Там Бела Джина.
Космас придвинулся ближе к барьеру. Белу Джину он знал по фотографиям в журналах. Ее слава докатилась и до провинции. В свое время она участвовала в нашумевшем театральном обозрении, где по ходу пьесы ей приходилось принимать ванну на глазах у зрителей. Ванна, писали газеты, была установлена на правом крыле сцены, поэтому все места справа были распроданы в первый же день на весь сезон. А в самом театре перед эпизодом с ванной начиналась потасовка. Все бросали свои места и устремлялись на правое крыло, чтобы получше рассмотреть Белу в те минуты, когда она входит в ванну и выходит из нее. Газеты сообщали, что один из многочисленных поклонников Белы подарил ей в день премьеры золотую статуэтку Афродиты, выходящей из морской пены. После двух-трех представлений дирекция была вынуждена перенести ванну на середину сцены. — Ну как, видишь? — спросил Андрикос.
— Вижу.
— Рассмотри получше, такого случая больше не представится. Сегодня ее продают с аукциона.
— Белу?
— Не бойся. Ее поцелуй.
— И кто это затеял?
— Комиссия. И тот бородатый козел — председатель. Их, видишь ли, одолела забота о народных столовых. Мне сейчас сказала Розалия,
Между тем поцелуй Белы оценивался уже в пять золотых.
— Кто больше, господа? Пальма первенства принадлежит господину Илиадису.
— Шесть!
— Господин Павлопулос предлагает шесть. Павлопулос поднялся со своего места. Он стоял, как охотник, который выстрелил и теперь ждет, чтобы птица упала. Космас узнал его.
— Я его знаю! Я видел его у Марантиса.
До сих пор аукцион шел спокойно и неторопливо. Предложение Павлопулоса всколыхнуло зал.
— Семь! — сказал мужчина, сидевший возле Белы Джины.
— Семь. Лидирует господин Лавдас.
— Восемь! — крикнул Павлопулос.
— Девять!
— А! Господин Галанос активизируется! Прекрасно!
— Десять — и отказываюсь от поцелуя.
— Это Лавдас. Он ее любовник, — сказал Андрикос. — Сын табачного магната.
Заявление Лавдаса внесло беспорядок. Послышались возгласы, протестующие против нарушения правил. Мужчина, проводивший аукцион, несколько раз постучал перстнем по стакану и призвал публику к порядку.
— Никакого нарушения не произошло! — сказал он. — Победитель волен воспользоваться или не воспользоваться своим правом. Есть еще претенденты? Господин Павлопулос отступает?
— Исключительно из уважения к господину Лавдасу, — ответил Павлопулос.
— Однако не забывайте, что уважение в данном случае наносит ущерб благотворительности, — напомнила дама из комиссии.
— Одиннадцать золотых — и я не откажусь от поцелуя Белы Джины!
— Лидирует господин Галанос. Одиннадцать!
— Двенадцать.
— Двенадцать — господин Лавдас!
— Тринадцать!
— Тринадцать — господин Галанос!
— Пятнадцать, господа!
— Пусть пятнадцать! И Бела Джина сегодня моя! Поднялся переполох. Хохот, крики, свист. Кое-кто в зале возмутился непристойностью. Члены комиссии отчаянно жестикулировали, но голосов их не было слышно. Наконец встал поп. Шум стих.
— От имени комиссии настоящего конкурса, председателем которой я являюсь, считаю своим долгом призвать к порядку господина Галаноса. Фраза, которую он произнес…
— Каюсь, отец! — воскликнул Галанос, поднимаясь со своего места. — Благословите!
Галанос поклонился, и Космас увидел его большую лысую голову.
— Да не наш ли это утренний торговец? — спросил он Андрикоса.
— Да, негодяй Василакис, он самый. Упрям, как осел, и ни за что не уступит.
Аукционер поднялся.
— Имейте в виду, господин Галанос, если вы остановитесь на пятнадцати, первенство присуждается господину Лавдасу, который…
— Не остановлюсь! — крикнул Галанос. — Восемнадцать!
— Двадцать!
— Двадцать за господином Лавдасом!
— И я двадцать! Нет, двадцать один!
— Двадцать пять!
— Тридцать!
Бас Галаноса стал сбиваться на пронзительные нотки.
— Тридцать пять! — спокойно сказал Лавдас.
— Тридцать пять господина Лавдаса! — раздался голос аукционера. — А господин Галанос?