Ночи и рассветы
Шрифт:
— Переведи ему, Космас. Нужно оружие! Оружие! Мы уже не раз об этом говорили! Они нам обещают, мы ждем, оружия все нет и нет. Если они и теперь не сбросят оружие, наши части окажутся в безвыходном положении. Вот так и скажи ему: оружие! Опла!{ [71] }
Антони заметил, что генерал делает упор на этом слоне, и, не дожидаясь перевода, спросил Космаса, что значит «опла». Космас объяснил.
— А какой глагол от этого существительного?
— Оплизо{ [72] }.
71
Оружие (новогреч.).
72
Вооружаю (новогреч.).
По
— Гоплидзо, гоплидзон, гоплиса…{ [73] }
— Э, нет! Пусть он отступит на время от своей системы, — усмехнулся генерал, — пусть лучше сейчас поспрягает: оплисон, оплисантон{ [74] }. Военным больше к лицу повелительное наклонение, а когда кончится война и он снова станет учителем…
73
Вооружаю, вооружал, вооружил, (древнегреч.).
74
Вооружи, вооружите (новогреч.)
Антони был филологом, преподавателем латинского языка в одном из лондонских колледжей. Он получил классическое образование у себя на родине и потом некоторое время стажировался в Риме. Итальянским языком он владел свободно и теперь пытался изучить новогреческий. Больше всего ему мешало отрывочное знание древнегреческого языка. Верный учительской педантичности, Антони не мог запомнить ни одного нового слова, если не находил его древнего корня.
В деревне добродушно посмеивались над упражнениями Антони. Крестьяне на греческий лад звали его Антонисом, а немного погодя нашли ему и прозвище — «Ходи-ходи».
— Ходи! Ходи! — кричал из окна Антони, когда мимо английской миссии проходил кто-нибудь из крестьян. Он зазывал прохожих к себе в кабинет и каждого угощал стаканчиком виски.
— Эвхаристо!{ [75] } — говорили крестьяне.
— Нет, нет! — возражал Антони. — «Эухаристо» говорю я, а ты говори «сенк ю».
Когда Антони шел по деревне, крестьяне также зазывали его: «Ходи-ходи!» — и подносили ему кружку свежего молока. Антони пил и говорил: «Эухаристо». Всем в деревне он пришелся по сердцу. Всем, кроме коменданта Астраса, деда Александриса.
75
Спасибо (новогреч.).
— Почему он тебе не нравится? — уже позднее спросил его Космас.
— Да хранит тебя бог от волосатой бабы и безбородого мужика! — ответил старик.
У майора Антони на самом деле было лицо скопца…
— Так вот, пусть он ставит прошедшее время, когда снова будет учителем, — повторил генерал. — Но чтобы потом сказать: «Я вооружал», сейчас нужно говорить: «Я вооружаю»…
Антоны выслушал его с улыбкой, но так и не сумел скрыть огорчения: ведь он не раз телеграфировал в Каир, и оттуда ответили, что на днях сбросят оружие. И, конечно, сбросят.
— Я еще раз пошлю телеграмму! Я объясню им, какое серьезное сложилось положение…
С делами было покончено, и Антони пригласил гостей отужинать. При одном только слове «ужин» Космас представил себе блюдо с жареным цыпленком, плитку хрустящего шоколада и массу других вкусных вещей, о которых рассказывал ему связной. Отрадное видение рассеял любезный ответ Спироса:
— Благодарим вас! Как-нибудь в другой раз!
В деревне стояла лишь небольшая группа партизан комендантской роты. Остальные ушли на передовую. И начальник штаба, и многие штабные офицеры находились в действующих частях. Штаб помещался в маленьком домике возле церкви. Там оказалось только трое офицеров, связные и телефонист Архимед. Космас огляделся. Скромная, если не сказать — убогая, обстановка никак не вязалась с его представлениями о штабе такого крупного военного соединения, как дивизия.
Генерал и Спирос жили в соседнем доме.
— Пошли к нам ужинать, — пригласил Спирос. — Ты, наверно, голодный?
— Его надо было бы оставить у Антони! — рассмеялся генерал. — Сознавайся, сколько дней голодаешь?
Когда он ел последний раз?.. И что он ел? Сколько ни припоминал Космас, он не вспомнил ничего, кроме тарелки чечевицы, которую дал ему и Леону Колокотронис. Сколько времени прошло с тех пор? Тарелка чечевицы давно уже превратилась в далекое и приятное воспоминание.
Связной выдал им по куску хлеба и по кружке горячего молока. Хлеб был мягкий и пышный. Космас не заметил, как проглотил свой кусок. Спирос отломил ему половину своего.
— Нравится?
— Еще бы! Это что, крендель?
Спирос и генерал расхохотались. Это была самая обыкновенная бобота. Связной разогрел ее на огне.
II
Дом коменданта стоял на отлете. Белый, запорошенный снегом утес высился за ним, как древняя стена.
Комендант — дед Александрис — и его старуха сидели у огня и ужинали молоком и боботой.
— Садись, молодец! — пригласил старик. — Заночуешь у меня. А завтра видно будет, куда тебя определить. Постели ему, старуха, у Элефтерии. Знаешь, кто такая Элефтерия? Первая наша красавица, всем девкам дивизии командирша. Вот приедет, познакомишься. А сегодня в ее каморке переночуешь.
— Не вернется она?
— Не должна. А коли и вернется, что с того? Постелет себе на полу и ляжет. Когда Элефтерии нет, там всегда кто-нибудь ночует. Бери миску, ешь и рассказывай.
Дед, как истинный грек, питал особое пристрастие к беседе. Сначала он терпеливо слушал дремотное бормотание Космаса. Потом заговорил сам:
— Сколько годов ты мне дашь?.. Восемьдесят два уже стукнуло! Мне говорят: «Отдохни, твое дело теперь отдыхать». Знаешь, что я им ответил? «Не дело, говорю, сидеть сложа руки. Добрый конь всегда свой овес заработает, назначайте меня комендантом». С тех пор служу комендантом, а сыновья мои взялись за винтовки. В дивизии они теперь. Ты повидай их. Во богатыри! Оба в отца! Ребята что надо!
Старуха толкнула его в бок:
— Да будет тебе! Кабы не сглазить!
— Таких ребят не сглазишь!
Дед говорил долго. Космас выпил еще одну миску горячего молока. Воздух в комнате был тяжелый, пахло шерстью, жиром от лампы, чесноком, пахло потом от обнаженной волосатой груди старика. Космас с трудом удерживал пудовые веки.
— Вставай! Вставай! — затеребила деда жена. — Устал парень, в сон его клонит…
Она зажгла вторую лампу и распахнула дверь. Морозный воздух мгновенно разогнал сон. Космас закутался в шинель и пошел следом за старухой. Позади топал дед.