Ночная охотница
Шрифт:
– Понятия не имею.
– Тогда зачем ты сказал про число?
– Я просто знаю, что сейчас месяц май.
– И что?
– Может быть, ты не в курсе, но год назад, в прошлом мае, один молодой человек тоже сбежал из Лионеи….
– Ой.
– И кое-кто в Лионее может подумать, что вы с Денисом над ними издеваетесь. Я-то знаю, что ты не имела в виду ничего плохого, но кто будет меня слушать? Андерсоны – они вообще довольно обидчивые типы сужу по собственному опыту. Смайли решит, что ты участвовала в каком-то хитром заговоре, что все это было заранее спланировано… Ему нравится искать всякие сложные схемы в простых вещах. А уж Армандо тебя наверняка не забудет.
– Это
– Но из-за тебя. Так что если ты думаешь, что тебя забыли, как только ты пересекла лионейскую границу… Не надейся.
– Тогда чего мы сидим? – вскочила Настя. – Будем дожидаться, пока нас тут схватят? Вон тот дядька уже два раза на нас подозрительно посмотрел…
– Вряд ли нас ищут в этих местах.
– Откуда тебе знать?
– Потому что нас ищут в Италии.
– Откуда…
– Потому что несколько часов назад железнодорожный билет по твоей банковской карточке был куплен именно в Италии.
– По моей банковской… – Она стала рыться в вещах. – …карточке?!
– Не трать время, твоей банковской карточки здесь нет. Она, как я уже сказал, в Италии.
– Что она там делает?
– Работает. Запутывает следы.
– А… – Насте потребовалось некоторое время, чтобы внятно сформулировать претензии к Иннокентию. – А ты не мог сначала спросить у меня разрешения?!!
– Насчет карточки?
– Да!
– Зачем мне твое разрешение, если это все равно не твоя карточка, тебе ее подарили Андерсоны, а от Андерсонов ты бежишь как черт от ладана…
– Да, но… Фиг с ней, с карточкой.
– Разумный подход, – одобрил Иннокентий. – Когда решаешься бежать, то цепляться за всякую ерунду типа банковских карточек не имеет смысла…
– Это когда решаешь бежать, а мы-то сейчас сидим!
– Мы не сидим, мы ждем.
– Чего?
– Кого. Одного моего старого знакомого, который знает толк в ювелирных изделиях.
– В ювелирных…
– Твои серьги. Нам нужны деньги, чтобы бежать дальше, поэтому я продам ему твои серьги. Когда решаешься бежать, то нет никакого смысла цеп…
– Да, спасибо, я поняла с первого раза. Не думала, что серьги с бриллиантами – это ерунда, но раз уж ты говоришь…
– Поверь мне, Настя, это – ерунда.
Нехотя, подозревая в глубине души, что это были первые и последние серьги с бриллиантами в ее жизни, Настя согласилась. И чем дольше продолжался их с Иннокентием бег, тем чаще она с ним соглашалась, тем меньше она задавала ему вопросов и все меньше сомневалась в своем спутнике. Когда же они добрались до Праги, нашли этот дом на окраине, накрепко заперлись и перевели дух, Настя осознала, что таким она Иннокентия еще не видела. Таким – то есть собранным, целеустремленным, решительным. Что-то подобное она видела в нем в Старых Пряниках, во время инцидента с болотными тварями, и потом, в доме брата Макса; однако потом Иннокентий пропал и был позже явлен Люциусом в виде пьяного и довольно жалкого создания с изуродованными руками и обожженным лицом. Затем Иннокентий был запертым под домашний арест бездельником в мятом спортивном костюме, а еще раньше – неподвижным телом на кровати в окружении медицинских приборов, а еще – обессилевшим стариком, прикованным к стене; призраком, бредущим по заснеженному саду Гарджели и упорно отказывающимся умирать; а еще – черной тенью, оставившей после себя полный дом трупов… Разумно было бы задуматься – что же из виденного Настей является его истинным обликом? Она прислушалась к голосу разума и пришла к выводу, что Иннокентий есть сумма всех виденных ею существ, а также сумма некоторых еще не виданных Настей воплощений. Одно из таких воплощений
Иннокентий менялся не только внутренне, но и внешне; он окончательно поседел, стал поменьше ростом, словно полученное им в феврале тело дало наконец усадку и приняло форму надевшего его существа. В итоге он выглядел лет на сорок, на хорошие здоровые сорок лет, когда возраст выдается цветом волос (но не их количеством), наличием морщин вокруг глаз, но главным образом – взглядом, спокойным, слегка снисходительным взглядом человека, который достаточно знает про себя и про мир. Более чем достаточно.
И кстати, глаза его стали голубыми, что очень понравилось Насте. Это сообщало облику Иннокентия толику не изжитой за сотни лет наивности. Сначала Настя думала, что это лишь внешнее, приятное, но все же заблуждение; затем ей открылась истина. Иннокентий и вправду был наивен, храня на протяжении сотен лет выстраданную надежду на чудо, надежду на то, что когда-нибудь его одиночеству придет конец.
Впрочем, об этом они говорили уже не в Праге.
В Праге они говорили о дверях, об отрубленных пальцах…
И о цыганах.
О да.
– Куда, кстати, ты собираешься ехать? – спросил меня тогда Иннокентий, стоя над оглушенным Армандо.
– Домой, – сказала я. – Я собираюсь домой.
Надо сказать, что дорога домой оказалась довольно извилистой и долгой. Почему? Потому что на вопрос Иннокентия ответила не я сама, на этот вопрос ответим мое – как это называется? – ах да, подсознание. Перевожу на русский: в тот момент я всем сердцем хотела попасть домой, причем перенестись туда немедленно, прямо из гостиничного номера отеля «Оверлук», без промежуточных остановок в Праге или где-то там еще.
Проблема заключалась в том, что дома как такового у меня не было. Такие дела. Я не могла назвать домом то место, где жили мои родители. Университетское общежитие тоже не очень подходило на эту роль, так что…
Так что правильнее мне было бы сказать:
– Я хотела бы, чтобы у меня был дом. И чтобы я могла сейчас же туда попасть.
Интересно, что бы ответил мне на это Иннокентий?
Я знаю, что бы он ответил. Он сказал эту фразу по другому поводу, но тем не менее…
– Чтобы твои желания исполнились, нужно жить долго, – сказал Иннокентий. И потом он добавил: – Иногда слишком долго.
Но это уже явно не мой случай.
Вообще-то дом не был предназначен для жилья, он был приговорен к смерти. Весь этот район, состоящий из уродливых серых панельных коробок, должны были смести с лица земли и возвести на его месте нечто, более достойное понятия «дом». Из окна был виден вставший неподалеку подъемный кран, как часовой, присматривающий за обреченными на гибель строениями. Но пока казнь произошла только на бумаге, а ее воплощение в жизнь находилось в стадии подготовки, дома не просто стояли, они еще и давали приют разного рода сомнительным личностям, которым не было места в более респектабельных районах большого города, причем на Настин субъективный взгляд, они с Иннокентием не претендовали на первое место по сомнительности.