Ночная тревога
Шрифт:
— С реставратором уладим, — сказал я. — Язык тоже… подвешен. А вот клиент — это уж…
— Клиент что? — вздохнул Мишка. — Вон сегодня один кадр… Оттуда. По-русски соображает. Ну, везу его, значит. Разговор. Я и вклеил: как вы, мол, к русской старине? Положительно, говорит. Ну, короче, без обиняков… Я, говорит, математик, сюда приехал надолго, так что какие предложения — плиз, не стесняйся…
— С иностранцами… — выразил я сомнение.
— А с кем еще?! С нашими, отечественными? — завелся Михаил. — Да они или рвань, или Рублева им подавай. Да и надуют тебя наши-то, так надуют — шариком будешь. Один мне тут заломил цену: за мешок
— Точно, — согласился я. — И с работой ты меня уколол в самый нерв. Думать надо. И действовать!
ФЕВРАЛЬ 198… г.
На стоящую работенку я устроился. По-моему, удачно, хотя специфику моей службы родители горячо не одобрили. Как же! Инженер, все такое и вдруг — в госстрахе! Впрочем, в госстрах я устроился инженером. Оценивать, насколько та или иная машина пострадала в аварии. Чем я руководствовался в своем выборе? Естественно, соображениями меркантильными. Доходы мои высчитывались таким образом: зарплата — но это муть — и все остальное, что приносило умелое обнаружение повреждений скрытого характера. Обнаружение обусловливалось субъективным фактором взаимопонимания между клиентом и мной, но так как взаимопонимание существовало постоянно, возможность заработать еще несколько зарплат без особенных нервных и физических перегрузок у меня определенно была. В душе же новой своей профессией я был не удовлетворен. Виделась мне в ней ущербность и суетность, но тем не менее ничего иного делать не оставалось. Мне, как и Михаилу, жаждалось пошлого, мещанского, но остро необходимого: квартиры, машины и разного барахла.
До упора набив чемодан трухлявыми произведениями живописи, позаимствованными у Михаила, и уложив между ними бутылку «Пшенич-ной», я отправился к Олегу. В мастерскую. Дверь мне открыл бородатый мужи-к с помятой, тоскливой физиономией, в драной рубахе навыпуск; тренировочные штаны с лампасами, красная повязка на лбу… Узнать в этом типе того мальчика-брюнетика с полными щечками, кто лет десять назад сидел со мной за партой, было затруднительно.
Расположились за столом, заляпанным высохшими кляксами краски. Я извлек бутылку. По тому, как оживились глаза давнего моего товарища, открылось, что на вопрос полечиться-отравиться ответ у него неизменно положительный. Рядом с «Пшеничной» тут же возникли пук черемши, огромная сиреневая луковица, хлеб и плавленые сырки. Слепые глаза каких-то бюстов с классическими носами безучастно следили изо всех углов за нашими приготовлениями.
— Ну, доволен ли ты своим пребыванием… в мире? — вытягивая зубами серединку из стебля черемши, спросил Олег низким, простуженным голосом. На полном серьезе спросил.
— Устроился вот на работу, — поделился я. — В госстрах. По автомобилям. Оценивать…
— Суета эти машины, — отозвался мой друг и крепче затянул узел странной своей повязки на затылке. Пояснил: — Насморк.
При чем тут насморк и эта тряпка на голове, я не понял, но промолчал. Выпили. Затем приступили к осмотру досок.
— Иконы старые, — монотонно констатировал Олег. — Кажется, интересные. Но надо чистить. — Он вытащил из заднего кармана штанов очки, надел их, выжидающе уставившись на меня. Оба стекла в очках были треснуты.
— Старик, — задушевно начал я. — Ты — единственная надежда.
— Питать надежды… — произнес он пусто. — суетно и опасно. — И снял очки.
Я насторожился, не узнавая своего друга. Были в нем некие ощутимые отклонения. Чувствовалось это в манерах, в интонации, в неподвижном взгляде глаз с бешено-спокойными зрачками…
— Ну так… вот. — продолжил я обтекаемо. — И сколько же… тут будет… с меня?
Олег задумался. Глубоко, аж лицо отвердело В итоге сказал так:
— Работы много. Но мы друзья. Поставишь мне символическую бутылку…
— Символический ящик поставлю!
— Двойной ковчег, — взяв одну из икон, озадачился он. И умолк, всматриваясь в черноту доски. Потом заявил: — Религия слабых.
Во всяких церковных вопросах я разбираюсь не так, чтобы очень, но ради поддержания беседы и вообще в силу зарождающегося профессионального интереса полюбопытствовал: дескать, почему же слабых?
— А что Христос? — прозвучал горький ответ. — Прекрасная сказка для измученного человечества. Нет, вера в Мессию — вера изверившихся. Отчаявшихся. Лично мне ближе буддизм. Собственно, и тут есть, — он прищурился, кривя губу и закрыв глаз, — элемент непротивления, но секта дзен… Ну, давай… это… — указал на бутылку.
Мы вновь приложились и вновь закусили.
— Йога и дзен-буддизм! — провозгласил Олег. — Вот философия, вот мудрость. Представь океан. Что наша жизнь, а? Волны, его постоянно меняющаяся поверхность. А над нами и под нами две бездны. Понимаешь? — Он встал, выпятив живот в расстегнутой рубахе без половины полагающихся на ней пуговиц и зашагал вокруг меня, погруженный в раздумье. — Совершенно нет денег, — сказал неожиданно.
— А… — Я указал на скульптуры и занавешенные мешковиной мольберты.
— Жизнь во имя искусства, — сразу понял вопрос товарищ. — Авангард мой не ценится, а реализм у меня… да и не хочу! У тебя там нет… никаких моментов? В смысле никому там…
— Разве покрасить машину, — развел я руками. — Но пульверизатором, как понимаю, ты не владеешь…
И мы стали думать, как заработать деньги. Но предварительно я сходил в магазин за новой бутылкой.
— А если эту машину застраховать и… в столб? — мрачно вопросил приятель.
Я тут же объяснил, по какой причине подобное нерентабельно.
— А если посылку на тысячу застраховать, — не унимался он, — и… ну… с сухим льдом ее… например?
Идея показалась мне красивой, но, так как предполагала официальное расследование, достаточно скользкой.
Думали еще, разно и долго. В отступлениях мне было поведано кое-что о дзен-буддизме, об авангардизме, о спиритизме и парапсихологии. Рассказы друга о парапсихологии меня потрясли. При этом он клялся, что лично видел мужика, умеющего двигать стаканы усилием воли и наложением рук избавляющего расслабленных от насморков, астм и головных болей. Тут-то ко мне и пришла мыслишка… Заработать на этой самой психологии!