Ночная тревога
Шрифт:
АПРЕЛЬ 198… г.
Сделал ремонтик одной дамочке с деньгами, и завязалась случайная связь… Дамочка — вдовушка. Квартира в центре, «БМВ», антиквариат, видео, квадро, но дамочке под пятьдесят, и рожа у нее… Можно, конечно, продумать ситуацию и стать через годик вдовцом… Думаю. Страшно. И потом Ирочка из нашей конторы мне как-то симпатичнее. Однако сосредоточиться всерьез на данных вопросах по-прежнему мешают заботы текущие. В частности, приобретенная в комиссионке «Волга», представляющая собой готовый к переплавке лом: гниль, ржа, одно название,
Был я в гараже, сидел в яме, разбираясь в болезнях своей гнилухи, когда подкатил Михаил в новорожденной, только-только с завода, интуристовской «Волге» — клыкастой, чистенькой, асфальтового цвета, я перекосился, сравнив этот аппарат со своим. Из машины вышла девица в невзрачном пальтишке, розовой вязаной шапочке, очечках, с золотушным, испещренным родинками лицом.
— Моя невеста, — сказал Михаил. — Нина. — И я пожал ее костлявую, птичью лапку. Вот так да! Мишка — неглупый, жизнерадостный малый и выбрал такое горе от ума. Пойми душу человеческую и тайну любви…
Нина эта, вжав головенку в воротничок кошачий, как цуцик, торчала в «Волге» и читала книженцию, а мы с Михаилом производили в гараже осмотр моего тарантаса.
— Чтобы сию автомобилю в люди вывести, — заключил Михаил, — год отдай. Считай, документы купил.
Он был в новенькой дубленке с белым, как цыплячий пух, воротником, при галстуке, джемпере и черных диагоналевых брюках. Рожа его цвела от счастья, любви, надежд, преуспевания, и вихры златые курчавились из-под шапки. Я — в грязной спецовке, с руками, как у негра, присел на верстак. И выдал неторопливо идейку. Мишка слушал, тускнея взором.
— Обалдел? — спросил он с презрением. — Знаешь, как это называется?
— Закон оскорбим, да? — сказал я. — Хищение! А знаешь, как называется операция с иконками и с денежками, где старичок в буклях? Там, в кодексе, за такое на всю катушку предусмотрено. Конечно, с иконками не марко, тут мы благородные жулики, прямо миссионеры, а там — грабители, шпана, но суть-то одна! — Я говорил, а сам диву давался: мы же настоящие преступники! А раньше и не доходило почему-то. — Затем так, — вещал я. — Устраиваю тебе квартирку через одно знакомство. За дело такого рода надо отстегивать. И будь здоров сколько— плата за риск! Так что помощь твоя финансово компенсируема.
Это был аргумент. Физиономия Михаила обмякла. Настроение я ему, конечно, подпортил.
— Ну, подумаем, — сказал он, переминаясь в новых, как из пластмассы отлитых башмаках. — Но если накроет ГАИ, я ни при чем, учти!
— Мы есть джентльмен! — вспомнил я Кэмпбэлла. — Не дрожать от страха!
После изложил сообщнику, необходимому мне и по соображениям технического порядка, и в смысле моральной поддержки, выстраданный моим криминальным гением план. Суть плана заключалась в следующем: жил в нашем доме состоятельный человек, ныне покойник, владелец свеженькой «Волги», и хранилась тележка в одном из индивидуальных гаражей под железнодорожной насыпью. Наследники насчет этой «Волги» не чесались: по крайней мере гараж каждую зиму был
Дверь гаражика мы уговорили в момент: лом, и проблема с замками решилась в течение минуты.
Вошли. Настоявшаяся, пыльная духота. Расплывчатый кружок света от карманного фонарика маленькой луной проплыл по зачехленной «Волге», метнулся по стенам — покрышки, канистры, банки с автокосметикой… Мишка прикрыл дверь и погасил фонарь. Миг темноты. Меня от макушек до пят как током пробрала дрожь. Это было настоящее преступление— откровенное и дерзкое!
Замок у машины оказался хитрым: пришлось курочить окантовку, вскрывать ветровик и уж после, изнутри нащупав ручку, открыть дверь. Работали мы, как полагается, в перчатках. Я был мокрый насквозь от ужаса и напряжения.
— Открой капот, — просипел Михаил из темноты. Он то и дело гасил фонарь от страха.
Я нащупал скобу привода, нажал ее, как гашетку, и тут раздался страшенный грохот, будто упал комод. Обезумев, я вывалился из кабины, пав на карачки. Замер, ощущая, как по лбу прохладными червяками ползут струйки пота. Секунду стояла какая-то библиотечная тишина.
— В яму… сука, — донесся сдавленный болью голос товарища. Мишка, поднимая капот, сверзился в смотровую яму. — Фонарь… — Он искал утраченный при падении источник света.
Вскоре внизу замерцала лампочка. Михаил, кряхтя, выпростался из-под брюха машины. Сел на корточки, спиной упершись в боковину бампера. Отдышался. Тихо, истерически хохотнул, качнув головой.
— Ничего, старик, — сказал я, справляясь с испугом. — Сядешь как-нибудь после душа, кафеля и полотенец напротив цветного телека «Панасоник» в новой квартире, нальешь в высокий бокал «Мартини», обнимешь жену-красавицу… И вспомнятся страдания, и решится, что было за что.
Мишка безмолвствовал. Я понимал: сейчас перед нами обоими стоял один и тот же вопрос: может, уйти? — но понимал и то, что вопроса этого никто не задаст вслух — поздно уходить.
— Если еще руль на замке, тогда… — сделал я попытку к отступлению.
Михаил навел фонарь на руль. Замок зажигания нас поразил: хозяин, вероятно, был полный кретин: поставить на двери черт знает что, превратить ее буквально в сейф, а к зажиганию подвести хлипкий, разболтанный замочек от горбатого «газика» времен моего отрочества.
— Замок-то! — озаряясь улыбкой, возликовал Михаил. — Гвоздем включим, копейкой, ядрена вошь! Аккумулятор ставь! Живо!
Я вытащил старый аккумулятор — такой же усопший, как и его владелец, вставил наш. Затянул клеммы. Подкачал бензин. Торжественно вздохнув, шепнул Мишке, склонившись над двигателем:
— Давай! Включаем! — И приготовился к глухому стрекоту стартера, первой вспышке в цилиндрах, тупо уставившись на неподвижный пока винт вентилятора.
Послышался лязг и одновременно с ним такой звук, будто пырнули ножом мешок с крупой.
— Чего… там? — осторожно спросил я, светя фонарем в салон.
Мишка вращал влажно блестевшими, изумленными глазами и страдальчески сопел. Рука его была словно приклеена к замку. Я присмотрелся и чуть не потерял сознание… Бледную, конопатую Мишкину руку держали, сомкнувшись на ней, огромные, хищно отливающие голубым металлом щипцы. Кровь черными, тяжеленными каплями медленно выступала из-под проткнувшей запястье стали и извилисто текла по белым, как гипсовым, пальцам, мертво зажавшим новенькую, девственно блистающую копейку.