Ночная тревога
Шрифт:
— Нога. — сказал Михаил ошарашенно. Я с трудом заставил себя перевести взгляд вниз. Та же картина. Щипцы, ухватившие лодыжку. — «Секретка», — посоветовал Мишка голосом, полным терпения и страдания. — Ищи!
«Секретку» мы не нашли. Я вытащил из сумки с нашим преступным инструментом ножовку. Страха не было. Была стерильная опустошенность мыслей. С гудевшей головой, перемазавшись в крови, я пилил щипцы. Полотно было отменное, японское, но одно я сломал, а затем сломал и запасное. Опять начались поиски «секретки». Фонарик светил уже, как догорающая спичка. Мишка рычал, закрыв глаза от боли. Голова его моталась, как у дохлой курицы. Наконец, под сиденьем нащупал-ся бугорок кнопки. Щелк! Мишка взвизгнул. Щипцы
В фонаре красненько тлела спиралька лампочки. Мы не сказали друг другу ни слова. Сунули воровские атрибуты в сумку, потоптались: не забыли ли что? — и вышли. Я хотел помудрствовать: не судьба, мол, или чего-то еще в этом духе, но промолчал. Лучше было промолчать.
Повесили сломанные замки.
— Аккумулятор! — вспомнил Мишка.
В эту минуту по стене гаража резанул свет и нас пригвоздили к месту приближающиеся, как удавьи зенки, круги фар. Не сговариваясь, мы прыгнули в узкую щель между гаражами, повалившись в снег и в грязь. Мимо, нырял носом на ухабах, проехала машина. Я с ужасом постиг: милицейский патруль! Желтый фургон! Машина развернулась, вновь проехала мимо и скрылась.
— Аккумулятор! — простонал Михаил. — Там же инвентарный номер! Я его у себя с базы спер!
Я вернулся в гараж. С трудом снял тяжеленную коробку. Глянул в салон: смятые коврики и кровища. Затем на полках увидел в последнем озарении догорающей спички четыре новых шипованных баллона. На ощупь снял их. Сумку с аккумулятором повесил себе на живот; один баллон, как спасательный круг, надел на шею, подхватил три остальных…
— Ну, чего ты? — рявкнул из-за двери Михаил свирепым шепотом.
Я вышел из гаража, как статуя Командора. Сказал:
— Чтоб не пустыми.
— Чтоб тебе пусто было! — уточнил Михаил, скрежетнув зубами, но баллоны взял, помог.
Когда мы пробирались к моей «Волге», повалил тяжелый, мокрый снег, таявший на нас — грязных, распаренных, только к нам прикоснувшись.
Я завел машину. Включил габариты. Сказал:
— В больницу нельзя.
— Можно! — Мишка сморщился от боли. — Есть у меня свой эскулап, как раз сегодня дежурит…
В ночной, залитой светом процедурной «свой» эскулап, не задававший лишних вопросов, зашил Мишкины травмы, вкатил укол и сказал, чтобы через день приходил вновь.
Вскоре я, вышибая, как в ознобе, чечетку на педали акселератора, рассекал туманы на шоссе, доставляя сообщника в его пенаты.
Обошлось без прощания. Мишка, матюкаясь, вылез и отправился через сугробы к родной избе. Я поехал домой.
Проехав пост ГАИ на кольцевой, остановился у обочины, почувствовав вдруг, что устал бесконечно, до такой глухоты эмоций, что не хотелось ничего, даже спать не хотелось. Полная прострация. Выкурил сигарету. Дым драл глаза и глотку нестерпимо, по-ночному.
Сырая улица. Провисшие от снега провода. Дробящиеся огни в забрызганном грязью лобовом стекле. Одиночество. Зачем живу?
АПРЕЛЬ 198… г.
Прошла неделя, Мишкины раны начали заживать, но рана нашей преступной неудачи кровоточила день ото дня все сильнее: на место пережитому страху пришла досада. Досадовал прежде всего я, но от меня зависел квартирный вопрос Михаила, и потому мои чувства ему пришлось понять… Более того: им же было выдвинуто предложение угнать его новенькую, служебную «Волгу» во время обеденного перерыва. Крепкая мысль! Предварительно перед угоном я выпил бутылку вина, решив: если зацапают пьяненького, подведут статью «без цели хищения» — то бишь решил прокатиться. А не поймают — мое счастье. Впопыхах, из горлышка выпитое мной винишко начисляло градусов восемнадцать, ерунду, но от дикой нервной перегрузки я захмелел так, что с. ужасом постигал: еле держу дорогу! К перекрестку подлетел на всех парах, едва не воткнувшись в грузовик впереди; дал по тормозам, инерция кинула меня на руль, нога соскочила с педали сцепления, и машина, дернувшись в судороге, заглохла.
Трясущейся рукой нащупал ключ, с силой повел его в замке и тут же ощутил пустоту под пальцами… В обратную сторону, дурак! Обломал! Сзади сигналили, потом начали объезжать. С перекрестка ко мне двинулся постовой.
В новой японской куртке, в брюках, я полез под машину. Рукой вцепился в лонжерон. На лицо мне стекала грязь. Я видел мокрый, бугристый асфальт, мчащиеся в венчиках водяной пыли колеса автомобилей и рядом, крупным планом, сапоги гаишника.
— Ну, что там у тебя? — эхом донесся вопрос.
— Заглохла.
— Давай к обочине и там копайся, понял?
— Щ-щас, — прошипел я, заставив раздвинуться губы.
Сапоги зашагали прочь. Ободрав лицо о порог, я вылез из-под машины. Ногтями схватил заусенец обломка, торчащий из паза, повернул… «Тух-тух-тух» — подхватил движок, и я врезал по акселератору так, что стекла дрогнули. Постовой погрозил мне палкой — полосатой. Дружелюбно, впрочем. А в гаражах было тихо. Никого. Закрытые двери. Я загнал «Волгу» в бокс. Я был трезв. Только ощущал себя выпотрошенным каким-то. Огляделся, стирая хрустким заледеневшим снежком грязищу с куртки. Солнышко. Капель бомбит лужи. По-весеннему сонный мир. А ведь сейчас облава, летят опермашины, Мишка долбает себя кулаком в грудь, кореша подтверждают, милиция изучает след острого старта, десятки людей ловят меня — преступника, отщепенца. Я содрогнулся. По коже с порывом свежего, пахнущего почками и талым снежком ветерка побежали, отвердевая, мурашки. И до воя захотелось все повернуть назад! Но на попятную… поздно. Давно уже поздно. А когда это «поздно» началось, где был тот момент, после которого стало поздно, и почему он был? Раныпе-то, когда в КБ трудился и с «Победой» маялся, куда радостнее бывало. Пал я, да? Ну, пал. Обратно не возвратиться. Терпеть. Задумался над собой, над Мишкой, над всякими новыми приятелями… Почему мы такие? Есть же ребята — осваивают просторы, на полюс пехом экспериментируют, корабли поднимают… У них что, все иначе? А что иначе?
Вечером я прибыл к Мишке. Товарищ являл тучу грозовую. Мать его хлопотала по хозяйству совместно с будущей невесткой.
— Затаскали, — сказал Михаил. — Бумаг написал — рука отваливается. И орут все, как будто я виноват. Знаешь, Нинке я про иконы… ну там… сказал… — продолжал он. — Такое было! Или развод, или прекращай! И на тебя она… это. Все! Что осталось из долларов, сменяю, батя на «Жигуль» в очереди; куплю и шабаш!
— Ужинать садитесь, — проскрипела за дверью Мишкина мамаша, и мы прошли в комнату. Нинка взирала на меня, как на змею.
Вернулся Мишкин отец. Под этим делом. Он — завгар в одном из НИИ. С халтуры пришел. Сказал, что меняли какому-то профессору полуось. Папаня был веселый, но в скучной домашней обстановке тоже постепенно сник и озлобился. Долго смотрел в тарелку с картошкой, посыпанную луком, выслушивая нарекания жены по хозяйству — то не сделано, это… Затем треснул прямо в тарелку кулаком, заорал:
— Да о чем с тобой говорить! Ты ведь… не знаешь, что такое интегральное и дифференциальное исчисление даже!