Ночной карнавал
Шрифт:
Танцовщицы, увидев татуированный живот Мадлен, и глазом не моргнули. Черная помахала ей рукой. Белокожая эропка приветственно изогнулась в немыслимом па и вывернула ногой пируэт. Заметили. Ну и что? Здесь тебя не признают за свою. Здесь все куплено. Здесь каждый сам по себе. Одинок. Деньги льются одинокой рекой. На их танцующие, соленые, зрячие, струящие сок и слезы животы.
О ревуар, девки! А я пошла отдохнуть. За столик. Сегодня ночью мне еще много работать. Глядеть в оба. Пойду выпью немного ронского сладкого муската.
Мадлен едва успела усесться за столиком в дальнем углу и отхлебнуть глоток светло-желтого муската из
— Девушка, девушка… спасите!.. Он сейчас меня опять будет мучить…
Мадлен не переносила мучительства в любых проявлениях. Слишком много она видела его в детстве. Этот ребенок… он бросился к ней, как к матери. Ища защиты. Утешения. Ласки. Она подхватила его на руки.
— Кто тебя?!
Барон и Пьер как провалились. Музыка гремела оглушительно. Девицы, протанцевавшие танец живота, убежали со сцены под топанье и свистки опьяневшей публики. Пары в клубе, старые и вновь родившиеся, жили своей жизнью: беседовали за столами, расхаживали по залам, уединялись на кушетках в темных закутах. Под потолком медленно гасли лампы и софиты. Загорелась старая, похожая на осыпанный каплями дождя стог, люстра из поддельного хрусталя; внутри люстры торчала тусклая красная, как апельсин, лампа, и в красном свете все стали красными. Красный фонарь. Ночной клуб воспевает красных?! Намек неправильно поймут, Мадлен.
Она затрясла мальчонку, крикнув еще раз: кто тебя, кто это?!.. — но не успела выпытать, что к чему.
Из темного табачного пространства, колеблющегося, как дымная муаровая штора, выскочил жирный, поперек себя толще, тупорылый черный человекозверь. Из его пасти торчали клыки. Отличный у тебя, кафр, гример. Или ты белый вампир, намазанный морилкой?! В ночных клубах кого только не увидишь. В ночные заведения Пари съезжается праздный люд со всего света — и марокканцы, и алжирцы, и ливийцы, и тунисцы, и туареги, и абиссинцы, и… Страшный, толстый негр с широким, будто подушка, лоснящимся лицом, с накладными, для смеху, клыками стремглав подбежал к Мадлен и выхватил мальчишку у нее из рук.
— Отдай! Это мой щенок!
Мальчонка заверещал. Негр зажал ему рот рукой. Кивнул на сцену, где сменившая взрослых танцовщиц маленькая раскосая девочка голяком танцевала странный, медленный, почти неподвижный танец, вставая на цыпочки, раскачиваясь, как стебель хризантемы, поводя над затылком сложенными лодочкой руками, закрыв глаза. Ее черные волосы были забраны в прическу, длиннющие шпильки опасно торчали из пучка. Соски-чечевицы неразвившихся отроческих грудей окружала такая же татуировка, как у белой недавней плясуньи.
— Она тоже моя! И здесь все мое!
Мадлен поглядела пронзительно.
— Так вы хозяин клуба?
Негр, держа вырывающегося мальчонку поперек живота, как кота, горделиво выпятился.
— А ты как думала! Все удивляются! А я давно уже откупил «Сен-Лоран» у этого доходяги Лорана! Я имею дело с Востоком и Югом. Из тех земель можно взять прекрасный, дешевый товар. Сам в руки идет.
Мадлен смотрела на негра во все глаза. Живой товар. И сама она такой же товар, хоть и белокожая, хоть и затянутая в длинную, бьющую по ногам модную голубую парчу.
— А я искусник! Гляди, что я выделываю с кожей! Люди — прекрасные холсты, не правда ли?!
Негр
Мадлен увидела — во всю худую мальчишескую грудь, раскинув синие, черные и красные крылья, летел громадный орел. Птица была выколота иглами, разными красками. Цвета кровожадно наслаивались, налезали друг на друга. Клюв орла смотрел в сторону сердца. Бешеный глаз вылезал из орбиты. Кое-где из свежих неудачных проколов по ребрам стекала кровь. Раскосый мальчонка, сморщившись, ревел.
— Не слышу восторгов! — крикнул негр. — А девчонка! Грудь, которая смотрит! Она танцует, а грудь глядит на тебя во все глаза! Прелестно выдумано, правда?! А мальчишка будет у меня вождем шумеров! Воином! Здесь, у меня, будет царить Восток! Пари объелся собой. Пари выхолостился. Нужна свежая кровь. Нужны иные увеселения. Дети с Востока смогут заново зажечь нас. Эй, Екко! Что вяло пляшешь!.. Крутись! Крутись!..
Он снял башмак и бросил на сцену, попав в живот голой девочке.
Мадлен лихорадочно соображала, оглядываясь. Ее дичи — генерала, описанного ей во всех подробностях Пьером — рядом не было. Пьер, ты пошел вылавливать персонажей и типажей для новой синематографической ленты?.. Люди в клубе погружались в ночь, как в графин с вином. Красная люстра тихо гасла, но не угасала, и красные призрачные блики ходили по щекам и плечам, вспыхивали на обнаженных ключицах и грудях. Женщины стаскивали бретельки с плеч. В мочках ушей блестели алмазы. На миг ей показалось, что она увидела блеснувшую золотом серьгу Пьера.
— Хозяин, — сказала она, задыхаясь, — у меня есть к тебе предложение. Жизнь — игра. Ты умеешь играть?
— Смотря во что, — сказал жирный негр не без любопытства. — Зачем ты спросила об этом? Перестань кричать, парень! Я вытатуирую Солнце у тебя на спине. Орел должен смотреть на Солнце. Но орел никогда не сможет увидеть его.
Мадлен, держи себя в руках. Ты хорошо держишься. Ты ничем себя не выдаешь. Продолжай в том же духе.
Ведь ты узнала его.
Просто комната была Черная. И лица в Черной комнате тоже были черные. Как ты билась в его руках. Как кричала и визжала. Как не давалась. Как поклялась вырваться во что бы то ни стало. Не вырвалась. Он был сильнее. Он навалился на тебя жирным телом, скрутил тебе руки за спиной, связал ноги, вывихнул тебе челюсть. И сделал, что хотел.
Он сделал тебе Третий Глаз, отныне видящий все, что люди не видят.
Татуировщик из Воспитательного Дома. Закадычный кореш господина Воспитателя. Мастер с баночками и пузырьками разномастных красок, с набором игл, проникающих до сердцевины боли. Она узнала тебя. Узнала.
Как ты, жирный кафр, любил резаться в карты с Воспитателем, с кухаркой. С девочками постарше. Ты всегда носил в кармане брюк засаленную, размахренную колоду старых карт Таро. Ты присаживался под лестницей, где пауки свивали паутинные ковры, и один, осклабясь, так, что твои синие зубы разъезжались в стороны от удовольствия, раскладывал сам с собою пасьянс, или гадание, или просто так — карточные узоры, говорящие тебе на своем языке признания или проклятия. Ты умел их читать. Она убежала из Дома. Удрала. Бог помог. Или тот… как звали его… Марк, Март?.. забыла. Но тебя-то вспомнила. Больнее всего было, когда ты выкалывал на животе зрачок. Ты всаживал иглу прямо в пупок, и казалось, что боль проходит в темя и вылетает наружу из затылка, разрастаясь над головой сиянием.