Ночной карнавал

Крюкова Елена Николаевна

— О! — кричит русоволосая девочка восторженно. — Мама, папа! Лина проснулась!

Она шарит вокруг себя руками. Она лежит на узкой походной кровати, накрытая чистой простыней и колючим верблюжьим одеялом. Ее руки смиренно лежат поверх одеяла, бледные, сиротливые. Маленькие руки. Она сама — дитя? В пуховой подушке глубоко утопает ее лицо. Косые лучи Солнца пронизывают комнату, где лежит она. Над ней — марлевый полог. Верно, на улице лето… комары, мухи. Русоволосая девочка подбегает к ней, наклоняется над ней. Розовое, прихваченное легким солнечным ожогом личико светится и сияет от радости.

Девочка трогает руками ее лицо, ее руки, хлопает в ладоши, подпрыгивает.

— Мама Аля!.. Мама Аля!.. Вы видите!.. Она жива!.. Я же говорила, что она будет жива!.. Я знала!..

Шорох платья. Запах вербены и розмарина. Скрип половиц.

К кровати большими, торопливыми шагами приближается женщина. Она знает………… я знаю, это Царица. Матушка. Она наклоняется надо мной, я вижу завиток за ухом, прядь медно-пшеничных волос надо лбом, морщины на лбу — рыболовной сетью; слышу, как она хрипло, тяжело дышит, будто долго бежала; вижу великую радость, вспыхивающую на дне серых, дождливых, полных невыплаканных слез глаз.

— Господь услышал нас… — бормочет она. И во весь голос:

— Линушка, Линушка!.. С выздоровлением тебя!.. Помолись!.. Господа возблагодарим!

Русоволосая девочка сложила ручки в виде лодочки. Мальчик, втащившийся за ней в комнату, воззрился на мое ожившее, осмысленно глядящее лицо.

— Мама… — протянул он, — а что… Линочка… проснулась?..

— Да, да, проснулась! — радостно крикнула Царица. — Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою!.. Благословенна ты в женах…

Благословенна Она в женах. А я — в девчонках. Почему упасена я от неизбежного? Кому драгоценна я и нужна?..

— Что со мной было?.. скажите… — шепчу я, оборачивая лицо к Царице.

Она берет меня за руку и с надеждой глядит мне в глаза. А я не могу приподнять веки — они слипаются, тяжелея от недавней бредовой дремоты.

— Господь отвел беду, — шепчет Аля. — Ты не открывала глаз долго… долго. Целую вечность. Мы ходили за тобой. Ты ничего не помнишь. Ты бредила. Кричала: я не пойду в черную комнату!.. я не буду плясать среди рюмок… выкликала мужские имена… почему-то иноземные: Куто… Лурд… Андрэ… Однажды выкрикнула: Владимир!.. пусть меня распнут вместе с тобой… и замолкла… погрузилась в беспамятство… мы думали, что потеряем тебя… Вот — выходили… Ты вернулась… Пришла в себя… Слава Богу, ты с нами! И теперь будешь с нами!.. Кризис миновал!

Матушка-Царица склонилась и поцеловала меня в лоб. Губы ее были прозрачны и прохладны, как лепестки мяты.

Русая девочка приплясывала и била в ладоши:

— Лина пробудилась! Лина пробудилась!

Аля обернулась к мальчику:

— Лешенька… прикажи принести вишен! Целое блюдо! Пусть Линушка полакомится! Спелая вишня, черная, сладкая… родительская… только что сорвана…

Не прошло и секунды, как блюдо с вишней, крупной и черной, величиной с грудку воробья, было внесено. Я села в постели, поддерживаемая Царицей под локоть. Блюдо поставили мне на колени, и я стала жадно есть душистую, пахнущую смолой и солнечным садом ягоду, и слезы текли по моим щекам и падали прямо в вишню, на мои измазанные красным соком пальцы, на отгиб простыни. Царица нежно смотрела, как я ем.

— Ешь, ешь, Линушка, — тихо приговаривала она, как простая крестьянская баба. — Матушки-то у тебя больше нет, так вот я буду отныне твоя матушка. Ешь, поправляйся!..

Дверь отлетела, как отброшенная порывом ветра, и в комнату ворвались три девчонки. Головы всех трех были оплетены венками из озерных лилий-кувшинок. Кувшинки, густо-желтые, на толстых резиновых стеблях, пахли одуряюще, русые волны волос вились из-под венков, девочки казались русалками, вынырнувшими из затишливых вод, кишащих карасями и пиявками. Увидев меня, глядящую на них, девчонки завизжали от восторга и кинулись мне на шею.

— Лина!.. Лина!.. Ожила!.. Ожила!..

Они повисли на мне, на моей шее, плечах и снова повалили меня на кровать. От них одуряюще пахло рекой, рыбой, ветром и летом, клейкой тополиной смолой.

— Девочки, это не комильфо!.. — беспомощно, всплеснув руками, воскликнула Царица. — Руся, ты сделала Лине больно!.. Тата, отцепись от нее, ты мешаешь ей дышать… Леличка!.. сними с себя венок, надень на сестру… ей будет приятно… Девочки!.. внимание… внимание!.. Через пять минут… урок английского!.. За столы!.. По местам!.. Лину не трогать!.. Ей теперь надо спать… здоровым, крепким сном… она поспит и проснется через полчаса свежая и счастливая…

Я задремала. Меня укрыли до ушей крахмальной простыней.

Девочки ходили вокруг меня на цыпочках. Наклонялись надо мной. Трогали меня. Перешептывались.

Я все слышала. Делала вид, что сплю без просыпу.

— А где человек находится, когда он спит?..

— В других странах… в другом времени… тише… тише!.. она постранствовала… она гуляла по звездам… а сейчас она опять среди нас…

— А она… может когда-нибудь взять нас с собой?.. ну, туда… в иные страны?..

— А тебе не страшно?..

— Нет… не страшно… мне ничего не страшно… Страшно только, если в этих иных странах… тебя вдруг начнут убивать… колоть копьями, жечь на костре… или мучить… и ты не сможешь уже проснуться никогда… никогда…

— Нет, сможешь!.. Надо только сказать про себя: Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!.. и ты тут же проснешься, как ни в чем не бывало!..

— А отчего же наша Лина… так долго… не просыпалась?..

— Ну… что для земных людей… нас… тех, что бодрствуют… много часов, месяцев… или лет, то для них, тех, кто спит и видит сны… это — всего один миг… Один вздох… Знаешь, как по-эропски будет: одно мгновенье?..

— Как?..

— Время одного вздоха…

Я делала вид, что спала.

Счастье обнимало меня.

Покой пел мне тихую песню.

И русалки водили неслышные хороводы вокруг моей постели; и прижимали палец к губам, и ступали с носка на пятку, боясь зашуметь, разбудить; они ликовали оттого, что я здорова; они называли меня своей сестрой.

И Аля, стоя в проеме двери, любовалась на дочерей, танцующих без музыки.

Владимир, я тогда не знала Тебя. Кто я такая была? И швец, и жнец, и на дуде игрец при Семье. Аля была Ангел. Что могло сравниться с ее кротостью? Ника подходил, клал руку ей на затылок. «Мама, ты больна. Тебе надо отдохнуть в кресле». Вносили кресло; выкатывали дачный столик на колесиках, уставленный стаканами с лимонадом и вазочками с орехами, на веранду. Выбегал, как кудлатый пес, мужик с длинными черными волосами, расчесанными на прямой пробор, с маслеными глазами, со сладкой сумасшедшей улыбкой. О мужик, ты умнее многих, притворяющихся умницами. Да ты и не удостаиваешь быть умным. Ты силен. И твоя сила — ветер. Ураган. Она все сметет с лица земли. И нас самих. И Алю. И Нику. И Стасю. И…