Ночной пасьянс

Глазов Григорий Соломонович

– Мне поручено, - начал Щерба, - познакомиться еще раз с делом вашего отца и написать справку для обкома партии, поскольку жаловались вы туда, а нам переслали. Вынужден огорчить: ничего нового я не нашел, хотя вы и утверждаете, что ваш отец, командуя отрядом "Месть", самосуд не совершил.

– Утверждаю, - решительно дернул головой Олег.
– И могу подтвердить документально.

– Каким образом?
– спросил Щерба, будучи заранее уверен, что начинается самое неприятное: амбициозное упрямство, блеф, поток слов человека с сутяжным характером, который

ломится в открытую дверь.

– У меня есть фотокопия протокола, когда судили тех, расстрелянных, партизанским судом, - торжествующе сказал Олег и насмешливо посмотрел Щербе в глаза.

– Вот как?
– недоверчиво удивился Щерба.
– И вы можете предъявить этот протокол?

– А как же!
– Олег наклонился к портфелю, стоявшему у ног, и извлек лист фотобумаги и магнитофонную кассету "Denon" в прозрачном футляре-коробочке.
– Вот!
– он протянул Щербе листок.

Читать Михаил Михайлович не стал, лишь пробежал глазами, чтоб убедиться, что речь идет именно о том, о чем говорил посетитель. В самом конце но увидел сноску "Ф.Р-587, оп.4, ед.хр.2. Оригинал".

– Где вы это взяли?

– Не имеет значения. Важно, что документ перед вами, - у хмыльнулся Олег.

Быстрая мысль кольнула Щербу, он понял, что грядет с появлением фотокопии протокола, если он, конечно, переснят с подлинника; и от этого понимания в душе Михаила Михайловича возникла нервозная неприязнь к сидевшему напротив молодому человеку, начало раздражать то, как он толстыми пальцами с желтыми подпалинами вертел, поигрывая, - то ставя на ребро, то на торец - новенькой, чистенькой без единой царапины прозрачной коробочкой, - в которой лежала кассета.

– И вот!
– наконец перестав забавляться кассетой, Олег положил ее Щербе на стол.
– Незадолго до смерти отца я уговорил его надиктовать абсолютно все, как было. Потому что после я уже ничего не смогу доказать. Он был последний свидетель.

– Почему вы раньше кассету не предъявляли?

– А кто бы поверил? А сейчас слова отца подтверждены документом.

– Вы хотите сказать, что все минувшие годы протоколом вы не располагали?

– Да.

– Есть возможность подтвердить подлинность фотокопии?

– Конечно. Оригинал в областном архиве.

– Когда вы об этом узнали?

– Недавно.

– Вы можете мне все это оставить?

– А зачем же я принес? Только с возвратом.

– Разумеется... Если вы срочно понадобитесь, как найти вас, чтоб не отправлять почтой повестку?

– Запишите телефон, - Олег продиктовал.

– Домашний?

– Нет. Дома телефона не имею... До свидания, - подхватив потертый, чем-то набитый коричневый портфель, Олег пошел к двери...

Магнитофона у Щербы не было, и он отправился в кабинет криминалистики, выпросил на час маленький репортерский "Sony".

Вернувшись к себе, Щерба открыл фрамугу, закурил, придвинул пепельницу, устроился поудобней, предвидя долгое сидение, и вложил кассету, нажал клавишу.

Сперва послышалось хриплое покашливание, затем усталый сипловатый голос произнес:

"-

Зря ты это затеял, Олег... Пустое все... Сколько за кассету заплатил?

– Девять рублей...

– Ну вот, видишь... Наследство, что ли, получил?.. Такие деньги на ерунду тратить!..

– Ладно, отец, давай начинай, пленка-то идет.

– Что говорить? Батальон из окружения я выводил с тяжкими боями. В конце сентября вошли в Вильчанские леса. Густые они, нечесанные, буреломы, гнилье самоповальное. По дороге к нам присоединился Туранский - политрук из другого батальона нашего полка, армейский прокурор Лысюк, с ними несколько бойцов. У них было наше полковое знамя. У самых лесов настигли нас еще трое - начальник погранзаставы Голохвастов и два его красноармейца. Люди аккуратные, дисциплинированные. Мы их приняли... Какими мы были на ту пору, - сам понимаешь. Обтрепанные, голодные, битые, однако малость уже тертые. Немец кое-чему подучил... Только вот где он теперь-то был, немец, а где наши, мы не знали. Карты имелись, но меченые еще июлем. И все же решили чуток передохнуть, в лесах. Пообстираться в бочажинах, портянки задубелые хотя бы промыть, подсчитать харч, оружие, боеприпасы, а потом уж решить, куда дальше. На все про все двое суток отвели. Утром следующего дня приходит к моему шалашику старший лейтенант-пограничник, докладывает:

– Товарищ капитан, мои люди только что на просеке видели троих конных, в полувоенном, с немецкими автоматами.

– Куда скачут?
– спрашиваю.

– Да вроде и не скачут, спокойно в нашу сторону едут.

– Ну вот ты их спокойно и доставь сюда, - говорю.

Минут через пятнадцать смотрю - идут пограничники Голохвастова, а за ними трое ведут коней в поводу, один в пиджаке, в галифе, в сапогах, двое в ватниках, гражданские брюки тоже в кирзачи заправлены.

Вышел я им навстречу.

– Здравствуйте, - говорю, - добрые люди.
– Далеко путь держите?

– К вам, - отвечает тот, что в пиджаке, усатый, видно, старший у них.
– Мы за вами сутки наблюдаем.

– Сами кто будете?
– киваю на их автоматы.

– Здешние мы, - усмехается, мол, гадай, как хочешь.

– Это как же понимать?
– спрашиваю.

– В лесу живем, - и опять усмехается.

– Ты мне это самое не крути, - разозлился я.
– Наблюдали, говоришь, за нами. А с каким смыслом?

– Увидели вас на подходе к лесу. Вроде нормальная воинская часть. Доложили своему командиру. Он и приказал: "Езжайте, знакомьтесь". Вот мы и приехали.

– Знакомство, - говорю, - с одного боку получается: вы про нас точно знаете - нормальное воинское подразделение, а про себя загадками.

Тут наперед выходит мордатый такой, в ватнике и говорит усатому:

– Кончай, Степан, - распахивает телогреечку, а под ней тельняшка, берет под козырек, как бы докладывает мне: - Старшина второй статьи Хомяков, Черноморский флот. Ты, капитан, не обижайся, - говорит мне.
– Мы все тут у немцев в горлянке. Могут заглотать, а нам надо, чтоб подавились. Из партизанского отряда мы, конная разведка.