Ночной пасьянс
Шрифт:
– А что дальше? В первых числах октября мы уже огляделись, знали, что как, по каким дорогам немцы ездют. К этому времени к нам прибилось еще человек сто - окруженцы из разных частей. Обзавелись мы и связником. Как-то перехватили одного парня. У него на хуторе Мшаны бабка двоюродная жила, старенькая, хворая. Он под видом, что помогает ей - то забор подопрет, то колодец почистит, еще какую работу сделает, - хаживал раз в неделю из Подгорска. Сам городской, подгорский был, Сашкой Бучинским звали. И ходил от городского подполья в Уделичи, к этому Ляховецкому и Кунчичу, что-то носил для передачи Кухарю. Иногда, значит, и нас по совместительству отоваривал сведениями-новостями. А новости те день ото дня все горше и горше. Мы уже знали, что фронт далеко, чуть ли не к Москве подползает. И зло брало, и стыд, что мы вроде без дела загораем, как на каникулах каких. И решил я послать пограничника Голохвастова, в Уделичи по адресам, что Кухарь
– Почему, - спрашиваю, - с пустыми руками прибыли? Мы хотим выходить на центральную шоссейку, на железную дорогу. Ко мне, - говорю, - еще люди прибывают из окружения. Кормить нечем, вооружать нечем. Нужен тол, пулеметы, гранаты. Кухарь обнадежил, а вы что делаете?
И тут они выложили, раскрылись, одним словом: все дадим, но при условии, что я уведу отряд из этих мест, куда подальше от Уделичей, райцентра и окрестных сел да хуторов. Иначе каратели начнут мстить, бить местное население и жечь все вокруг. Тут я и взбрыкнул: в других местах, значит, врага бить можно, а здесь - не трожь, пусть тишь да гладь, чтоб задобрить немцев? Так что ли?! Судить вас будем за саботаж! На том разговор и кончили. Заперли их, поставили часового. Вечером привели ко мне в землянку, объявил им: предстанете перед трибуналом, нас четыре командира Красной Армии. Все коммунисты. И прокурор даже есть настоящий, законы военного времени знает, - показал я на Лысюка.
– Адвоката только нет, не взыщите. Судить будем с протоколом, по совести нынешнего трудного времени, когда враг почти под Москвой.
Лысюк объяснил им их вину - саботаж. Протокол вел комиссар. Трибунал был короткий. В ту же ночь расстреляли. Протокол мы подписали вчетвером. И дату поставили.
Ты знаешь, дослужился я до полковника. И орден Ленина получил, и Боевого Красного Знамени, и две Красные Звезды. И отряд официально был признан, зарегистрирован в штабе партизанского движения. В апреле сорок четвертого часть штабных документов отряда я переслал на Большую землю. Самолет к нам прилетал за ранеными. С этим самолетом и переслал, чтоб не таскать за собой - больно много уже накопилось. А после войны и не думал о них, кому нужны? Другое время пришло, заботы другие обсели. А всплыло все это только в семидесятом: дал я ко Дню Победы интервью для областной газеты. Ну и рассказал об этом случае. Тут и началось: письма от родственников да соратников посыпались. В газету, в обком, в ЦК: мол, Зданевич самосуд учинил, расстрелял неповинных. Пошло дело в парткомиссию. А возглавлял ее Тимофей Кухарь. Как ему было признать, что его люди, которых оставил для подполья, оказались саботажниками?! Тут честь мундира его задета была. Ну и навалился он на меня: Зданевич, дескать, без суда и следствия честных патриотов расстрелял самочинно. Да еще коммунистов. Ляховецкий до войны был председателем райисполкома, а Кунчич - директором сахарного завода. А я доказать ничего не мог. Где было искать тот проклятый протокол карандашный, полстранички тетрадных, когда двадцать шесть лет прошло? И свидетелей нет: комиссар мой, Туранский, был убит еще в сорок втором, Голохвастова в конце сорок четвертого отозвали куда-то в погранвойска и след его пропал, а прокурор Лысюк умер в пятьдесят восьмом от рака. После того, как меня исключили из партии, Кухарь грозился под суд отдать, да обошлось, может, за давностью..."
На этом запись кончалась. Щерба нажал клавишу, остановил магнитофон. Долго задумчиво сидел, потом взял фотокопию протокола. Там действительно все было кратко - карандашом на полстранички: "Протокол N_1 от 24 октября 1941
Он вспомнил показания свидетелей по делу - тех двоих, что приводили приговор в исполнение. Холодная октябрьская ночь, дождь, ветер, тьма, глухой лес. Но все это далеко. А сейчас перед глазами на письменном столе - реальность: кас сета и подтверждающий ее протокол. Щерба понял, во что влипал и что теперь предстоит опровергать, какую справочку сочинять для обкома. Да-а, Тимофей Кондратьевич Кухарь, царство ему небесное, был мужик крутой, не любил, когда ему на мозоль давили, тем более, когда сидел в кресле председателя парткомиссии: боевой, прославленный командир пар тизанского соединения, Герой, депутат. В этом деле правда ему не нужна была: не могли быть саботажниками Ляховецкий и Кунчич, и не могли только потому, что являлись _е_г_о_ людьми, он их оставил в подполье, - свою надежду и оплот...
Взяв фотокопию протокола, Щерба отправился к прокурору области.
Рассказав о своей беседе с Олегом Зданевичем, о содержании магнитофонной пленки, Щерба выложил к глазам прокурора фотокопию протокола и спросил:
– Что будем делать?
Тот прочитал протокол и вдруг рассмеялся:
– Что будем делать? В обком спихнем! Пусть ломают голову, как теперь выкручиваться. Не мы это дело затевали, не мы исключили Зданевича из партии и опозорили! Вы им такую бесстрастную справку и напишите: ваше поручение выполнено, выяснились следующие обстоятельства. До этого, конечно, побывайте в облархиве, познакомьтесь с подлинником, чтоб сослаться, как у них там: фонд такой-то, опись такая-то, единица хранения такая-то. Ну, слава Богу, с этим покончим, - прокурор области облегченно откинулся в кресле, отодвигая рукой листок фотокопии Щербе.
– И не тяните с этим, Михаил Михайлович, своей каши полная кастрюля кипит, через верх льется: скоро конец квартала, четыре нераскрытых убийства висят. Кстати, как с делом Шимановича?
– Работаем, - коротко ответил Щерба, вставая...
Не откладывая в долгий ящик, он тут же решил отправиться в облархив. Сегодня он наметил завершить все с этим обкомовским поручением, на сочинение справки больше час а не уйдет, еще полчаса в машбюро и - на подпись начальству...
Облархив находился на маленькой, выложенной серыми плитами площади, образованной двухэтажным красивым флигелем с высокими венецианскими окнами, забранными узорчатыми решетками (здесь и размещался облархив), музеем атеизма, устроенном в здании средневекового арсенала и Домом печати. Одна сторона площади была открыта и выходила к трамвайной остановке.
Через кованую железную калитку с большим кольцом вместо ручки Щерба прошел в узкий коридор здания, по обеим сторонам которого шли двери. На одной из них он нашел табличку с надписью "Дирекция", постучавшись, заглянул в маленькую пустую приемную - стол, пишущая машинка, два стула. Дверь справа, как понял Щерба, вела к директору. Поскольку спросить было не у кого, он приоткрыл ее с вопросом:
– Разрешите?
– Входите, - сидевшая за красивым письменным столом с витыми ножками немолодая женщина подняла голову.
– Моя фамилия Щерба. Я из прокуратуры области. Вот мое удостоверение. С вашего разрешения я хотел бы посмотреть вот эти документы, - и он протянул листок бумаги с заранее выписанными указаниями: "Ф.Р-587, оп.4, ед.хр.2. Оригинал".
– Это по партизанскому отряду "Месть".
– Ах, вот что!
– Надежда Францевна как-то тоскливо посмотрела на Щербу, пожала плечами, встала, приоткрыла дверь и позвала: - Леся!.. Опять ее на месте нет!
– Надежда Францевна вернулась к столу, взяла бумажку, поданную ей Щербой.
– Подождите минуточку здесь, я сама принесу.
Вернулась Надежда Францевна минут через десять.
– Вот, пожалуйста, - протянула она папку.
– Если вам удобно, можете здесь знакомиться. Садитесь за мой стол, а я выйду.
– Нет, нет, - возразил Щерба, сидевший у стены на высоком стуле, таком же черном, как письменный стол.
– Мне и тут удобно, благодарю вас. Это займет немного времени.
Но она все-таки деликатно вышла.
Времени действительно понадобилось немного, чтоб перелистать ветхие бумажки и найти подлинник протокола. Щерба сличил его с фотокопией. Никаких сомнений: снята с этого документа...
Когда Надежда Францевна вернулась, он уже все закончил и скучающе ждал, чтоб возвратить ей папку, поблагодарить и откланяться.
– Так быстро?
– удивилась она.
– Да, спасибо. Извините за беспокойство...
Он вышел и оглянулся, в конце коридора, где шел поворот, Щерба увидел знакомую фигуру человека. В тот момент, когда тот, удаляясь, сворачивал за угол, Михаил Михайлович удивленно узнал Олега Зданевича.
"Вот те-те!
– покусал Щерба губу.
– Он-то зачем сюда пожаловал? Впрочем, если можно мне, то почему нельзя ему? Мы с ним сейчас как бы одно дело делаем..."