Ночной пасьянс
Шрифт:
– Командир наш встретиться с вами желает, - добавил усатый.
– Что ж, будем рады гостю, - говорю.
– А может вы с нами - к нему, - предлагает усатый.
Предложение такое мне не улыбалось.
– Людей, - отвечаю ему, - бросить не могу, места незнакомые, осмотреться надо...
С этим они и отбыли. А на следующий день прибыло их человек семь. Да все на конях. Впереди в кожаной куртке с наганом на боку, в хромовых ладных сапогах мужик, в седле хорошо сидит. А я в этом деле кумекаю, когда-то в кавэскадроне начинал. Возрасту этот мужик вроде моего, может на год-другой старше. А мне на ту пору тридцать исполнилось...
– Тимофей Кухарь, командир партизанского отряда "Сталинский удар".
– Капитан Зданевич, - отвечаю.
– Комбат.
– Ну что ж, идем потолкуем, комбат.
Отошли мы, сели в сторонке.
– Что дальше делать собираешься, комбат?
– спрашивает.
– Известное дело, - говорю, - к линии фронта идти, к своим.
– А где она, линия фронта, знаешь?
– ухмыльнулся Кухарь.
Я достал карту, расстелил.
Посмотрел он на карту, говорит:
– Нету тут ее, мала твоя карта, капитан, линия фронта далеко на востоке теперь. Покуда будешь выбираться из этих лесов, фронт уйдет еще дальше. А выбираться не по бульвару, вокруг немцы. Так что один у тебя путь - вливаться в мой отряд.
Я ничего ему сразу не ответил. Пошли мы назад, к шалашикам, где ждали мои люди. Я посмотрел на них - истощенных, почти безоружных. В том, что говорил Кухарь, была правда. Но решать одному мне было не с руки, хотел посоветоваться с другими командирами. Так и сказал Кухарю. Договорились, что оставит одного хлопца у нас, а утром назавтра хлопец этот проведет меня к Кухарю с окончательным моим ответом. Когда он уехал, сошлись мы вчетвером - я, прокурор Лысюк, политрук Туранский и начальник заставы Голохвастов. Изложил я им обстановку. Туранский сразу, наотрез:
– Мы боевой батальон, армейская часть. Знамя полка у нас. Надо пробиваться через линию фронта к своей дивизии.
– А где она?
– спросил Лысюк.
– Да и существует ли вообще теперь. Может, от нее только мы и остались.
– Идти придется с боями. Оружия и боеприпасов почти нет. Харчи заканчиваются. По дороге можем потерять весь батальон, - сказал пограничник.
– Надо начинать войну здесь, в тылу.
– Вливаться в отряд Кухаря?
– спросил я.
– Партизанить? Какие мы партизаны!
– кипятился Туранский.
– Нас посчитают дезертирами. Знамя полка у нас. Комдив знает об этом.
– Важно, чтоб немцы почувствовали, что мы не дезертиры, - сказал прокурор.
– Твое мнение, капитан?
– спросил он у меня.
– Будем воевать в тылу врага, - подумав, сказал я.
– Объединяться с Кухарем не станем. У нас знамя, потому мы и есть отдельная воинская часть. Окруженцев появится еще немало, пополнимся.
Тут же определили: я - комбат, Туранский - комиссар, Голохвастов мой начальник штаба, а прокурор - зам по разведке. Отряд будет называться "Месть".
На другой день я и отправился к нему. База у него, надо сказать, была крепкая. Народу много. Одним словом, ударная сила. Встретил он меня как доброго гостя, видать, хотел показать, как богато живет, что он в округе хозяин, одним словом, поманить намерение имел. Молодайка внесла сковороду с яичницей на сале, вареную картошку, кусок окорока, соленые огурчики, квашеную капусту, тут же, конечно, и бутылка самогонки на клюквенном соку. Выпили по полстакана.
– Ты ешь, ешь, - посмеиваясь, сказал Кухарь, видя, как я сдерживаюсь для солидности, грызу себе корочку, вкусная такая, домашняя, поджаристая, с присохшими угольками. А жрать-то страсть, как хотелось!
Налил он по второму разу. Отказался я, захмелеть испугался. Сообщаю ему, значит, наше решение.
– Что ж, как знаешь, - нахмурился он.
– Только учти: есть мне приказ из этих лесов уходить в Солонковский массив, поближе к немецким коммуникациям. Километров триста отсюда. Ты хорошо подумал, на что идешь? У меня сила, полторы тысячи человек, у тебя горстка.
– Решал не я один, - говорю.
– Четверо нас, коман диров.
– Чем могу помочь?
– все же спросил он.
– Оружие, боеприпасы, харч, - сказал я, вспомнив, что видел у его людей тут и "станкачи" и РПД.
– В поселке Уделичи, это двенадцать верст отсюда, оставляю двоих своих людей. Они знают, где у меня спрятано оружие, боеприпасы, провиант на случай, ежели придется вернуться сюда. Это мой "НЗ", но тебе выделю.
– Богато живешь, - заметил я.
– Даже "НЗ" имеешь.
– Богатство не мое, - покачал головой Кухарь.
– Тут до войны был УР [укрепрайон]. За месяц до войны дивизию перебросили в Белоруссию. Так что все, что имелось в бункерах УРа, тут и осталось. Только перепрятал по своим схронам. Пойдешь в Уделичи, найдешь Ляховецкого и Кунчича. Скажешь: "Мне нужен мед". Они спросят: "Гречишный или липовый?", ответишь: "Лучше гречишный". Запомнил? Не перепутай. Это мой личный пароль, кроме меня и них, его никто не знает. Они дадут тебе все, что нужно.
Когда обо всем столковались, Кухарь спросил:
– Кем до войны был?
– Кадровым и был, - сказал я.
– А ты?
– спросил в свою очередь.
– Секретарем одного из райкомов в Подгорске.
Он все же не спросясь, налил мне еще полстакана:
– Ну, давай, с Богом.
Выпили, теперь уж можно было не фордыбачить, и я навалился на закуску. Потом спросил:
– В этих Уделичах немцы давно?
– Немцев там нет. Только местный полицейский пост. Набрали из тамошнего сброда... Но в форме, конечно, туда не суйся, надень цивильное.
Он проводил меня до просеки, даже коня подарил, пегую кобылку такую. На ней я и прибыл к своим... Дай воды, Олег. Разговорил ты меня. Все вроде вчера было. Думал, забылось многое. А оно видишь, как возникло опять все..."
Тут Щерба услышал звон посуды, бульканье воды и громкие глотки жадно пьющего человека. Затем сын сказал:
"...Ты мне так подробно никогда не рассказывал.
– А какой смысл? Все давно ушло, как вода в песок. И высохло.
– Что дальше было, отец?