Ночной пасьянс
Шрифт:
1. Как убийца проник в комнату?
То, что не через окно, ясно. Шпингалеты, как и рама, давно наглухо покрыты единым слоем краски, нигде она не повреждена, ровный налет пыли на подоконнике. Правда, пыль могла образоваться и после убийства: с того дня прошло достаточно времени. Но окно явно не открывалось, если не несколько лет, то несколько месяцев безусловно.
2. Путь убийцы к месту происшествия и обратно?
3. Число лиц, совершивших убийство?
4. Где находилась соседка весь день?
5. Имел ли Богдан Григорьевич привычку впускать незнакомых?
6. Сколько времени прошло между
7. Чем они занимались, могли заниматься?
8. Оборонялся ли Шиманович?
9. Что исчезло?
Но на эти вопросы ответов пока не было...
Закончив осмотр комнаты, Щерба позвал Теодозию Петровну, все это время она стояла возле тумбочки у двери, робко сложив на животе руки и вместе с тем придирчиво и неодобрительно наблюдая, как этот чужой толстый лысеющий человек слишком уж по-хозяйски, свободно разгуливал по комнате, все рассматривал и трогал.
– Теодозия Петровна, вы хорошо знали жизнь покойного?
– спросил Щерба. И не ожидая ответа, добавил: - Посмотрите, пожалуйста, повнимательней и спокойно, что здесь не на месте, чего не хватает. Только руками ничего не надо трогать.
Она медленно повела взглядом по стенам, затем долго изучала стол и подняла глаза на Щербу:
– Про книги и бумаги всякие не знаю, может что и пропало, как узнать? А вот кабана точно нет. Он у покойного всегда на столе стоял.
Щерба понял, речь шла о бронзовом пресс-папье. Сейчас оно в сейфе у Скорика - орудие убийства, вещественное доказательство. Он подошел к старому фанерному платяному шкафу, распахнул его. Даже зная скромный образ жизни и материальные возможности Богдана Григорьевича, удивился почти полному отсутствию вещей: на вешалке обвис старый плащ, поверх которого висело поношенное, из тяжелого синего сукна пальто. Внизу на днище стояли утепленные тщательно вычищенные коричневые ботинки. Из четырех бельевых полок одна была свободна. На остальных лежали две или три рубашки с длинными, как ослиные уши, углами воротничков, две пары зимнего белья, трусы, майки, несколько пар носков, галстуки и стопка носовых платков, четыре неновых простыни, один пододеяльник и наволочки с простыми желтоватыми кальсонными пуговицами.
– Взгляните-ка, Теодозия Петровна, - позвал Щерба.
Она подошла, чуть склонила голову, словно пересчитывала содержимое шкафа, потом сказала:
– В старых туфлях его похоронили. А вот черных банкетных, прошу пана, нет. А все остальное тут. Я столько раз стирала все это. А туфель нет, этих, банкетных, - повторила она.
– Что значит "банкетных"?
– спросил Щерба.
– Он, прошу вас, был меценас [меценас (местное) - адвокат.]. Когда шел куда - по важным делам - надевал их. Черные такие, элегантские, почти новые. Любил их. Может, ваши из милиции, когда приехали в ту ночь, увезли их. Про то не знаю. Только нет их. Они если не за дверью на подстилке, то завсегда здесь стояли, в шкафу.
Действительно, осматривая комнату, Щерба нигде не наткнулся на обувь. Но сейчас, после слов Теодозии Петровны, он, кряхтя, опустился на колени и заглянул на всякий случай под кушетку. Но там было пусто. У кушетки стояли старые шлепанцы из зеленого сукна...
Оформив все протокольные дела, опять опечатав комнату, Щерба отпустил понятых и лейтенанта. Сам же решил
– У меня к вам несколько вопросов, Теодозия Петровна. Я ведь тоже знал Богдана Григорьевича, учился у него, бывал тут, правда, нечасто, поэтому вы меня не помните, - начал он доверительно и взглянул на нее, гадая, приняла ли она такой мягкий неофициальный посыл, не смутил ли ее бланк протокола, лежавший перед Щербой.
Теодозия Петровна молчала.
– Как вы считаете, - спросил Щерба, - каким образом убийца проник в квартиру? Ключи мы нашли у Богдана Григорьевича в кармане брюк, в которых он был.
– Это другие. Одни он потерял. Я нашему слесарю заказывала, из ЖЭКа.
– А как фамилия слесаря?
– Войтюк Игнат Петрович.
– Давно Богдан Григорьевич потерял их?
– Не так уж давно.
– Мог ли Богдан Григорьевич впустить незнакомого человека?
– Выходит, впустил, прошу пана.
– А почему вы считаете, что это был незнакомый?
– Что мне считать! Он кого хочешь мог впустить.
– Что, так часто к нему приходили?
– Никто к нему не приходил.
– Вообще? Что же, у него знакомых не было?
– Может, и были где на стороне, а сюда редко заходили.
– Вы их видели?
– Кого?
– Этих, которые хоть и редко, но заходили?
– Мне они зачем? Ему звонили, он и открывал.
– А в этот раз вы звонок слышали?
– Не было меня. С утра я ушла.
– А вернулись когда?
– Уж стемнело, после девяти.
– А вы бы услышали, если бы кто позвонил?
– Может и услышала б.
– У вас телевизор есть, Теодозия Петровна?
– А как же!
– Возможно, телевизор работал, и вы не услышали. Давайте попробуем, а? Вы пройдите в комнату, включите телевизор погромче. Слух у вас хороший?
– А с чего мне глохнуть?!
– пожала она обидчиво плечами и направилась в комнату. Щерба пошел за нею. Теодозия Петровна включила телевизор, подождали, пока он нагрелся, затем Щерба направился по коридору к входной двери, вслед ему уже летела какая-то песня. Приоткрыв дверь, Щерба нажал на наружном косяке красную кнопку. В глубь квартиры понесся резкий трещатый звон.
– Ну что, Теодозия Петровна, слышали?
– спросил он, вернувшись в комнату.
– Сказала же вам, не глухая я. Тут и покойник услышит, прошу вас.
"Это уж точно", - подумал он, вспоминая силу звонка.
– Значит, в тот день никто не звонил?
– Откуда мне знать? Может, кто и звонил, когда меня не было.
– А переписку он вел какую-нибудь? Может письма сохранились?
– Никто ему не писал.
– Какое у вас давление, Теодозия Петровна?
– он отложил ручку.
Она удивленно посмотрела на него.
– Гипертония у меня.
– У меня тоже, - вздохнул Щерба.
– А что прини маете?
– Клохвелин какой-то.
– Вот, - усмехнулся Щерба и вынул из кармана баночку с таблетками клофелина.
– С собой таскаю.
– Теодозия Петровна, а Богдан Григорьевич аккуратно платил за квартиру?
– неожиданно спросил Щерба.
– Прямо! Платил он!
– хмыкнула она.
– Он и дороги-то туда не знал, только деньги давал, а я ходила. Его расчетная книжка всегда у меня, в серванте.