Ночной шторм
Шрифт:
— Не важно, что они подумают, — говорит Чештин. Накрывая ладонью горячий лоб Каролины, она тихо добавляет: — Я получила письмо от сестры. Она хочет, чтобы я приехала к ней в Америку. В Чикаго.
Каролина не слышит. Дыхание ее становится учащенным, но Чештин все равно продолжает:
— Я через Атлантику поеду в Нью-Йорк и оттуда дальше. Она пришлет мне деньги на билет. — Чештин склоняется ниже: — И ты можешь поехать со мной, Каролина. Хочешь?
Каролина не отвечает. Она больше не пытается дышать. Вместе с воздухом ее покидает жизнь. Теперь Каролина лежит неподвижно с открытыми глазами. На сеновале тихо, как на кладбище.
— Я скоро вернусь, — со слезами на глазах шепчет Чештин.
Она заворачивает то, что лежит на полу, в покрывало и поднимается, сжимая сверток в руках.
Выходит во двор, где свирепствует ветер, и идет к дому для слуг. Заходит в свою комнатку, увязывает в тюк свои вещи и вещи Каролины и надевает на себя все, что можно, чтобы спастись от ветра.
Затем Чештин идет в обеденный зал, освещенный свечами. Там тепло от печки. В кресле за столом сидит смотритель маяка Свен Карлсон. Живот его распирает черную униформу и свешивается через ремень.
Государственный служащий, Свен Карлсон относится к самым привилегированным членам общества. У него своя скамья в церкви в Рёрбю. Рядом с ним восседает жена Анна на стуле с мягкой обивкой. Служанки стоят у стены, а в углу сидит Старая Сара, из бедных крестьян в Рёрбю, за заботу о которой смотритель маяка заплатил самую низкую цену на аукционе.
— Где это мы были? — спрашивает хозяйка при виде Чештин. У нее от природы высокий и резкий голос, но сейчас она еще и кричит, чтобы ветер, бушующий на улице, не заглушил ее слова.
Чештин проходит в центр комнаты и останавливается. Она думает о своей сестре в Америке.
Потом нагибается и кладет сверток на стол перед Свеном Карлсоном.
— Добрый вечер, смотритель, — громко и отчетливо говорит Чештин, разворачивая грязное покрывало. — Мне кажется, вы кое-что потеряли…
4
Йоаким провел на хуторе три дня, не ведая тогда, что это были последние счастливые дни в его жизни. Если бы он знал, то наслаждался бы каждой секундой, проведенной с семьей. Но он этого не знал. Не знал, какой счастливой была его жизнь до этого дня.
Предыдущей ночью он и Катрин легли поздно. После того как дети заснули, они прошлись по ожидавшим ремонта комнатам и обсудили покраску. Они решили окрасить стены и потолок в белый цвет, а двери и плинтусы — в разные цвета.
Они легли в полночь. В доме было тихо, но спустя пару часов Ливия начала кричать. Катрин вздохнула, и, не говоря ни слова, вышла из спальни и направилась к дочери.
Они встали в шесть, когда за окном еще было темно. Скоро темно будет почти весь день, подумал Йоаким. До Рождества оставалось всего два месяца.
В половине седьмого вся семья собралась в кухне завтракать. Йоаким должен был ехать в Стокгольм, поэтому выпил чай еще до того, как Катрин с детьми уселись за стол. Ставя чашку в посудомоечную машину, он заметил тонкую оранжевую полоску солнца на горизонте. Само солнце еще скрывалось за морем, но небо уже начало окрашиваться в персиковые тона. По небу косяком летели птицы.
Гуси или журавли? Слишком темно, чтобы разглядеть. Да он и не разбирался в птицах.
— Видите птиц? — спросил Йоаким через плечо. — Они поступают так же, как и мы. Летят на юг.
Никто не ответил. Катрин и Ливия жевали бутерброды, Габриэль пил молочную смесь из бутылочки.
Маяки поднимались из моря к небу, как две сказочные башни. Южный маяк моргал красным глазом, из окон северного маяка сочился слабый белый свет. Это было странно. Йоаким ни разу еще не видел, чтобы в северной башне горел свет. Йоаким наклонился ближе к окну. Может, это свет солнца отражается в стекле? Нет, ощущение такое, словно свет идет изнутри башни.
— Там много птиц, папа? — спросила Ливия позади него.
— Нет.
Йоаким отвел взгляд и вернулся за стол.
Перелетным птицам предстояла долгая дорога, как и Йоакиму. Он должен был проехать сорок пять миль в тот день, чтобы забрать оставшиеся вещи в Стокгольме. Ночевать он собирался дома у своей матери Ингрид в Якобсберге, чтобы на следующий день вернуться на хутор. Это должна была быть его последняя поездка в столицу. По крайней мере, в этом году.
Габриэль казался довольным, но Ливия выглядела сонной и усталой. Она вяло жевала бутерброд, разглядывая стакан с молоком.
— Доедай, Ливия.
— М-м-м…
Ливия не была жаворонком и по утрам часто бывала в плохом настроении. Но стоило ей прийти в детский сад, и усталость и сон как рукой снимало. Она недавно перешла в старшую группу — подготовительную — и очень этим гордилась.
— Что вы будете делать в садике сегодня?
— Это не садик, папа, — с кислым выражением лица возразила Ливия. — Это Габриэль ходит в садик, а я хожу в школу.
— Скорее, в дошкольную группу — разве нет?
— Школу, — упрямо произнесла Ливия.
— Хорошо, и что вы сегодня будете делать в школе?
— Не знаю, — ответила Ливия, глядя на стол.
— Играть с друзьями?
— Не знаю.
— Хорошо, но допей молоко. Нам скоро ехать в Марнэс… в школу.
— М-м-м…
В двадцать минут восьмого солнце уже показалось над горизонтом. Оно робко выглядывало из воды, опираясь на волны слабыми желтыми лучами. Зимнее солнце светило, но не грело: день обещал быть холодным. Термометр на стене показывал три градуса выше нуля.