Ночные клинки
Шрифт:
Тысячи копыт ударили в пыль. Дрогнула земля под ногами чистокровных неудержимых скакунов. Затрепетали на ветру бело-желтые знамена. Султан взмахнул рукой — и лавина непобедимой кавалерии, еще не знавшая ни одной неудачи в открытых боях, понеслась на восток, к Эврарским холмам.
— Все всё поняли? — Конан тяжелым взглядом обвел свое небольшое воинство. — Еще раз повторю. Растянуться. Факелы держать зажженными. Паклю в масле намочить! Стрелять по моему сигналу!
В самой середине гряды трепетало на ветру знамя Маранга. На виду, не скрывась четко видимый
Рядом замер молчаливый Хашдад. Откровенно, от кузнеца здесь не было никакого толку — но оставаться в городе он наотрез отказался.
Далеко на горизонте появилось первое пылевое облачко.
Армия султана достигла края Эрмирских равнин, расстилавшихся перед Эврарскими холмами, утром назначенного для смертельного поединка дня. Разведчики отправились вперед, как только рассвело; а едва солнце изгнало из воздуха ночную прохладу, стрелки Маранга натянули на луки тетивы. Растянувшись длинной и редкой цепью вдоль гребня холмистой гряды, они стояли за жалкими подобиями валов и рвов, насыпанных на скорую руку и не могущих служить защитой, против всей мощи воинства Тлессины. Неприятельская армия приближалась.
Люди сжимали кулаки и вытирали вспотевшие от напряжения лбы. Горло пересыхало, а в спину дул и дул хороший, сильный ветер, донесшийся от самого океана… Его порывы неслись над сухими холмами, над равнинами, густо поросшими уже убитой солнцем высокой травой и мелким кустарником, развевали гордые знамена султанских тысяч и шелковистые хвосты коней. Солнце играло на шлемах и нагрудниках, блестело на тысячах заранее обнаженных клинков…
Конан оглянулся. Хлипковаты эти марангцы, как бы не разбежались… Тогда — конец всему. Даже ему, Конану, не устоять против пятнадцатитысячного войска.
Лучники ждали. Конан заверил их, что своей рукой прикончит того, кто выстрелит без сигнала. Его угроза вообще-то не была нужна — едва ли среди стрелков нашелся тот, кто сам, по собственной воле бросил бы вызов всему войску султана Датхи.
Приближаясь, войско султана поневоле сжимало ряды — южнее холмистой гряды были каменистые осыпи, где лошади легко могли переломать ноги, севернее — густо заросшая долина небольшой полусухой речушки. Кроме того, как донесли султану разведчики, перед ними нет ни ловушек, ни разбросанных шипов.
Войско Датхи казалось воплощением Смерти.
Конан, однако, по-прежнему не скрывал своего присутствия. Его мощную фигуру возле знамени Маранга было видно далеко окрест; и его расчет как раз и состоял в том, чтобы выманить на себя всю армию султана…
По шее и спине киммерийца тек пот, но лицо оставалось бесстрастным. Он рисковал по-крупному.
Несколько быстрых разведчиков отделились от основной массы войска, промчавшись впереди почти до самых холмов, и благополучно вернулись назад. Ловушек не было.
Султан выпрямился в седле и высоко поднял золоченую саблю.
— Ахайл, aхайл! — Боевой клич Тлессины разорвал тишину. Солнечные лучи дробились на тысячах вскинутых в едином порыве ятаганов. Конница датхейцев готовилась к решительному броску с криком, наводившим ужас не на одного врага в былое время…
— За
Знамена заколыхались, салютуя командующему армией султана.
Лучники Конана достали обмотанные паклей стрелы из котелков с маслом и приготовили факелы.
— За его величество султана, ахайл, ахайл!
Владыка Тлессины уронил золотую саблю. В тот же миг то же самое сделал и Конан.
Лучники подожгли обмотанные оголовки стрел, растянули тетивы и выпустили первый залп, целясь высоко в небо. Подхваченные свежим ветром, стрелы летели далеко…
Капитан конницы Тлессины, скакавший во главе авангарда, презрительно рассмеялся. Неужто эти марангские болваны думают, что кони армии его величества султана испугаются огня?
Описав высокие дуги и оставив в небе полсотни дымных росчерков, стрелы ударили в землю перед еще не успевшими набрать ход рядами всадников Тлессины. Языки пламени лизнули пучки сухой степной травы, вцепились в кору кустов… Раздуваемые крепким ветром, десятки крошечных костерков дружно занялись, разгораясь стремительно и неудержимо. Повинуясь команде Конана, стрелки вновь натянули луки. Они дали и третий залп; четвертого уже не потребовалось.
Перед вырвавшимся вперед авангардом внезапно взметнулась гудящая стена пламени. Капитан еще успел повернуть коня — за миг до того, как огонь настиг его. Тело военачальника, умащенное благовонными маслами, вспыхнуло, точно факел; его предсмертный стон потонул в топоте копыт, громе барабанов и диком ржанье охваченных боевым безумием коней.
Высохшая степь в преизбытке давала пищу огню. Сухие стебли и ветки вспыхивали мгновенно, распуская по ветру длинные шлейфы искр. От каменных осыпей до речного ложа на запад стремительно катилась волна огня, вздымаясь выше голов всадников. Горели хвосты и гривы лошадей; пламя перебрасывалось с куста на куст, свиваясь в крутящиеся завесы.
В считанные мгновения лучшие воинские силы Тлессины оказались в огненной западне. Кони ржали и вставали на дыбы, не слушаясь ни поводьев, ни шпор. Гордое войско в сто пятьдесят отборных сотен стало поживой на пиру демонов пламени. Напрасно крайние ряды искали спасения в осыпях или в полусухом речном русле — стоявшие на флангах лучники Конана выпускали стрелы дальше, чем те, что располагались в центре, и пламя охватывало войско султана полукольцом, отрезая единственный путь к спасению. Напрасно все, кто могли, повернули лошадей и, безжалостно нахлестывая их, попытались найти спасение в бегстве — потому что не родилось еще такой лошади, чьи ноги сумели бы обогнать сильный, пришедший с морских равнин ветер. Живые факелы метались по обугленной земле, один за другим затихая навсегда.
Стрелки Конана с ужасом глядели на разворачивавшееся перед ними истребление, не в силах отвести взоров. Вопли умирающих в страшных муках датхейцев, казалось лучникам, будут вечно звучать в их ушах. Смертоносный ветер уносил жуткое зловоние обгорелой плоти прочь от Эврарских холмов, тем не менее, всем казалось, что этот запах будет теперь сопровождать их повсюду, и никакие ароматы не смогут окончательно изгнать его. Люди и кони катались в агонии по черной, покрытой пеплом земле; остатки гордых султанских знамен валялись, втоптанные в пыль, никчемные обгорелые тряпки…