Ночные птицы. Памфлеты
Шрифт:
Однако расчеты бандитских вожаков на то, что Тома Чмиль поможет Лукашевичу расправиться с Галаном, не оправдались: в квартире Галана во время их «визита» были посторонние люди. Черный поручил Щепанскому подыскать более опытного бандита. Выбор пал на уроженца села Ременив Михаила Стахура. Еще до того, как он появился в квартире писателя Галана, руки его были обагрены кровью многих людей.
Этого отпетого бандита и принял под свою команду попович Щепанский. Он заявил на следствии: «Стахуру и Лукашевичу я дал задание, чтобы они, убивая Галана, не применяли огнестрельного оружия, а убили его тихо — топориком... Участница подполья Екатерина Бубес, по кличке Надийка, по моему указанию доставила Стахуру маленький топор...
Об обстоятельствах
Этими показаниями закончился допрос Романа Щепанского 30 октября 1953 года.
Щепанский не сказал того, что Лукашевич не совсем точно сообщил ему, что о совершенном преступлении никто не знает. После совершенного убийства его исполнители спокойно прошли пешком в пригородное село Гряды и навестили в приходстве священника Ярослава Левицкого, приятеля отца Иллария Дениса Лукашевича.
«Мы убили, егомосць, большого человека, писателя Ярослава Галана! — откровенно похвастался священнику Лукашевич.— Нет ли у вас теплой воды, а то мы забрызгались кровью?..»
Доктор богословия Ярослав Левицкий в годы гитлеровской оккупации был одним из приближенных Шептицкого и судьей митрополичьего церковного суда первой инстанции. Он отлично знал, кто вдохновлял это и другие убийства и кто именно органи-зовал убийство Ярослава Галана. Но это кровавое злодеяние не смутило священника. Он принес своим молодым единоверцам теплой воды, приютил их на чердаке, дал им поесть, а утром, когда оба его гостя еще спали, пошел служить тихую заутреню в своей церкви Святой Параскевы...
Один из самых сильных памфлетов Ярослава Галана— «Чему нет названия» начинается с такой сцены:
«Четырнадцатилетняя девочка не может спокойно смотреть на мясо. Когда в ее присутствии собираются жарить котлеты, она бледнеет и дрожит, как осиновый лист.
Несколько месяцев назад в воробьиную ночь к крестьянской хате, недалеко от города Сарны, пришли вооруженные люди и закололи ножами хозяев. Девочка расширенными от ужаса глазами смотрела на агонию своих родителей.
Один из бандитов приложил острие ножа к горлу ребенка, но в последнюю минуту в его мозгу родилась новая идея.
«Живи во славу Степана Бандеры! А чтобы, чего доброго, не умерла с голоду, мы оставим тебе продукты. А ну, хлопцы, нарубите ей свинины!»
«Хлопцам» это предложение понравилось. Они постаскивали с полок тарелки и миски, и через несколько минут перед оцепеневшей от отчаяния девочкой выросла гора мяса из истекающих кровью тел ее отца и матери...»
Много ужасов, которые принес фашизм на нашу землю, довелось мне увидеть в годы войны: и в осажденном, голодном Ленинграде в первую блокадную зиму, и на скалистых отрогах Новой Земли, поблизости от которой немецкие подводники в упор расстреливали выбравшихся на льдины после потопления ими гидрографического судна «Шокальский» советских моряков... Мне раскрылся фашизм во всем его чудовищном содержании и в течение тех нескольких месяцев 1944—1945 годов, когда вместе с членами комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний мы объезжали
Но откровенно скажу, когда ранней весной 1945 года, придя ко мне домой, на улицу Набеляка, во Львове, тихим весенним вечером, Галан прочел мне этот свой памфлет, я содрогнулся и не поверил услышанному.
«Неужели могло быть такое, а, Ярослав Александрович? Ну, сознайтесь: вы немного сгустили краски? Кто мог воспитать подобных чудовищ?»
Всегда добрые, светлые, доверчивые глаза Галана стали еще более грустными. Он сказал глухо:
«Это было! Мне рассказал эту историю в Киеве полковник Макс. Он сам разговаривал с девочкой и видел изуродованные трупы ее родителей. Кто воспитал—вы спрашиваете? Прежде всего организация украинских националистов и протежирующая им униатская церковь. Правда, церковники действовали хитрее. Не всегда они говорили прямо: «Иди и убивай!» Они натравливали исподтишка и, самое главное, все время попустительствовали кровавому разгулу фашизма. Чего там греха таить, долгие годы митрополит Шептицкий пользовался большим авторитетом среди верующих. Его называли «украинским Моисеем», прислушивались к каждому его слову. Так вот, стоило бы Шептицкому выступить с амвона против таких чудовищных зверств, стоило ему осудить их, поверьте, эти слова припугнули бы «резунов». Но он не сделал этого. Целые села сгорали на Волыни, подожженные бандеровцами; убивали женщин и детей, сажали их на колы, а Шептицкий в это время принимал у себя, здесь, в палатах, сановных гостей из гитлеровского рейха...»
С этими словами Галан показал в сторону расположенного в каких-нибудь кварталах пяти от нас собора Святого Юра.
На всю жизнь запомнился мне этот вечерний разговор и его непредвиденное окончание.
Ближе к полуночи Ярослав Галан встал и, протягивая мне руку, сказал:
«Не смогли бы вы проводить меня, Володимире Павловичу? Мне кажется, что какие-то подозрительные типы следили за мной».
Скажу совершенно честно: очень и очень не хотелось мне выходить на улицу. Ведь в ту последнюю военную весну на темных улочках древнего Львова можно было встретить кого угодно: и националиста-бандеровца, и польского террориста из «народовых сил збройных», такой же фашистской организации, как и ОУН, и обычного мародера, вышедшего ночной порой на «охоту» за часами. На фронте был передний край и враг за ним. Здесь же на вас могли напасть с любой стороны, а кто — неизвестно. Вот почему я предложил:
«Оставайтесь ночевать у меня, Ярослав Александрович!»
«Ну. если вы боитесь, то я пойду один»,— сказал Галан и шагнул к двери.
Слово «боитесь» задело меня. Как-никак, я был человек с Востока, в кармане у меня лежал офицерский военный билет, а Галан был «местный», к которому мы обязаны были относиться предельно внимательно и заботливо.
«Нет, почему, пойдем вместе»,— сказал я и, отлучившись в кухню, зарядил там трофейный «Вальтер», так. чтобы Галан не видел этого и не заподозрил меня в трусости.
Когда мы вышли из подворотни, я сразу шагнул на улицу, туда, где поблескивали в темноте взбрызгнутые недавним дождем трамвайные рельсы.
«Куда вы? — удивился Галан.— Пойдем лучше по тротуару».
«Так надо!» — сказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что мои старые и бывалые друзья — пограничники советовали мне ни в коем случае не ходить в ночное время по тротуарам.
Галан пожал плечами и зашагал рядом со мной посредине трамвайных путей. Шли молча, только изредка обмениваясь скупыми фразами. У виллы «Мария» улица Набеляка круто заворачивала вправо, на улицу Ленартовича. Трамваи обычно в этом месте сильно скрежетали. Стоило нам повернуть, как мы увидели за углом дома на улице Ленартовича две прижавшиеся к стене фигуры. Если бы мы шли по тротуару, мы бы обязательно натолкнулись на них. Сейчас же от них нас отделяло несколько спасительных метров.