Ночные услады
Шрифт:
— Милорд! До сегодняшнего дня Эльвина была защищена от любого насилия, и только вы знаете, что случилось сейчас в этой комнате.
Филипп онемел от такой дерзости, однако принял к сведению сказанное.
— И ты смеешь мне говорить об этом? — подозрительно прищурившись, спросил он. — Ты, кто держал ее в своих объятиях каждую ночь с того дня, как вы прибыли сюда! Если она отдавалась тебе по своей воле, ты считаешь, что насилия не было?
Эльвина видела лишь спину Филиппа и то, как вздулись у него мышцы. Она понимала, как он страдает. Пусть Филипп заслужил страдания за то, что сделал с ней, но Эльвина не могла этого вынести.
Она встала, завернувшись в простыню. Ступая босиком по каменному полу, Эльвина подошла к нему сзади. Филипп не слышал ее шагов, но внезапно изменившиеся выражения лиц его собеседников дали Филиппу понять, что она рядом. Он обернулся и отступил в сторону.
— Ты пришел ко мне в гневе. Разве это не считается насилием? — Не давая ему времени ответить, Эльвина продолжила: — Из любви ко мне Гандальф проводил каждую ночь под дверью моей спальни в каморке тайного хода, о котором ты, вероятно, знаешь. Он делал это, зная, что единственной наградой ему будет твой гнев. Только моя глупость не позволила мне заключить его в объятия, хотя я знаю, что любовь Гандальфа дорогого стоит. Ты как-то сказал мне, что отправишь меня к нему, когда я отяжелею от твоего семени и стану некрасивой. Время пришло, и я готова уйти с ним.
Эльвина смотрела Филиппу в глаза, не замечая ни грустной улыбки Гандальфа, ни удивления сэра Алека. Гнев и недоверие боролись с восхищением и с чем-то еще, чему Эльвина боялась дать название.
— Нет, это время никогда не придет, — твердо заявил Филипп и, захлопнув дверь перед носом у испуганных Гандальфа и Алека, потащил Эльвину в комнату. Он схватил простыню, и Эльвина разжала руки, удерживающие ткань. Филипп пожирал глазами ее округлившуюся фигуру. — Значит, ребенок мой.
— Ты сделал то, что хотел, — с вызовом бросила она. — В очередной раз доказал, что ты мужчина. Теперь собираешься держать меня при себе, чтобы доказывать свою мужскую состоятельность всем в округе? Пусти меня.
Филипп хищно усмехнулся.
— Нет, я всего лишь заронил свое семя в плодородную почву и теперь хочу посмотреть, как оно будет расти. Я никогда не буду знать недостатка в бастардах, если стану заниматься тобой регулярно.
Эльвина вскрикнула от возмущения, когда он, одним махом подняв ее, понес на кровать. Швырнув ее на перину, Филипп лег рядом. Когда она попыталась откатиться, он привлек ее к себе, давая понять, что снова готов в бой.
— Внезапно я почувствовал вкус к беременным женщинам, хотя ты не выглядишь еще особенно внушительно, — усмехнулся Филипп, накрывая ладонью аккуратный круглый живот.
Эльвина не хотела спорить с ним. Ей нравилась его грубость, как и случайная и редкая нежность, как и его страсть и жар в постели. Эльвину не привлекала изысканная галантность сэра Джеффри, и грубоватая прямота Филиппа возбуждала ее куда сильнее, чем любая самая сладкая лесть. Она предпочитала гнев лицемерию. Эльвина стерпела бы его побои, но только не безразличие. Она любила его и принимала таким, каков он есть, и так, как он позволял ей.
На этот раз Филипп был нежен: он касался губами синяков, оставленных Раймондом, и поцелуи его уносили боль. Они словно открывали друг друга заново и слились воедино без боли и сожаления.
— Если это ненависть, то я боюсь того дня, когда ты полюбишь кого-то, — усмехнувшись, прошептал Филипп и был вознагражден тычком под ребра.
— Ты мерзкий и вредный, и от тебя я научилась не доверять никому из мужчин.
Он слишком глубоко проник в ее сердце, и Эльвина не смела дать ему это понять. Филипп женат, а она всего лишь его любовница, которой уже давно пора бы прискучить ему.
— Вот и славно, так тому и быть. Не доверяй никому. За тем, что тебе надо, приходи только ко мне!
Филипп любовался ее молодой грудью. Взгляд его упал на кольцо, лежавшее в ложбинке. Он приподнял тяжелую золотую цепь и поднес кольцо к глазам.
— Что это? Раньше ты его не носила.
— Это кольцо моего отца. Тильда хранила его у себя, пока ты не отправил меня сюда. Наверное, она надеялась защитить меня с помощью талисмана отца.
Филипп вертел кольцо между пальцами, любуясь игрой света в серебристо-голубых глазах.
— Если это кольцо — то самое, что я вернул ей, тогда оно сильно изменилось к лучшему. Может, все дело в том, кто его носит.
Филипп усмехнулся, переведя взгляд на ложбинку, в которой лежало кольцо, затем положил его на ладонь. Что-то в рисунке, выбитом на кольце, привлекло его внимание, и он поднес украшение к глазам.
— Говоришь, оно принадлежало твоему отцу? Тогда, должно быть, он был богатым человеком.
— Кольцо принадлежало еще отцу моего отца, и он так и не решился расстаться с ним, даже во времена самой сильной нужды. Гаремный костюм и это кольцо — все, что у меня есть, и все, что осталось мне от моей семьи.
Филипп нахмурился и озадаченно приподнял бровь. Эльвина провела ладонью по его груди, желая отвлечь от неприятных мыслей.
— Неужели ты ни разу не замечала этот рисунок на нем? — спросил он, глядя на нее со странным выражением. Таким она видела его впервые.
— Конечно, замечала. Такой же рисунок был на щите моего отца — семейный герб Ферфаксов.
Эльвина не придавала таким вещам, как наличие герба, никакого значения. И рисунок на гербе ничего не значил для нее, разве что был неотъемлемой частью памяти об отце.
— Ты не узнаешь его?
Филипп пытался проникнуть в ее мысли, но встретил лишь невинное удивление. Тогда он применил иную тактику.
— Сколько раз ты проходила через ворота Данстонского замка?
Вопрос был странным, но Эльвина охотно удовлетворила любопытство Филиппа.
— Мы прошли под ними, когда Тильда привела меня туда. Как я выходила из замка, не помню. Потом еще раз мы вошли на территорию Данстона с Мартой, когда я искала тебя. Вот и все. А почему ты спрашиваешь?
— И ты ни разу не обратила внимания на герб над воротами?