Ночные всадники. Нарушители закона. Чертово болото
Шрифт:
Беннингфорд еще раз бросил взгляд назад на потемневшее болото и затем, повернувшись к Джеки, сказал:
— Я вижу, дорогая моя. Но теперь нам надо торопиться. Становится поздно…
Они опять сели на лошадей и скоро скрылись в сгустившемся мраке, въезжая на дорогу, ведущую к поселку.
На следующий день состоялась продажа ранчо Беннингфорда, и его имущество перешло в другие руки. Он сам присутствовал при продаже, но вид у него был такой равнодушный, как будто это его совершенно не касалось. В сущности он действительно не испытывал никакого болезненного чувства от того, что терял свою собственность. Вряд ли это особенно огорчало его. Но его равнодушие и беспечный вид изумляли разношерстное собрание покупателей, явившихся на распродажу его имущества. Многие даже обменивались по этому поводу удивленными замечаниями.
Однако на самом деле Беннингфорд вовсе не относился так безучастно к тому, что происходило. Один представитель Лаблаша явился для закупки скота. Беннингфорд знал это, и только этот покупщик и интересовал его главным образом. Скот продавался с молотка последним, и три четверти всего количества было куплено Лаблашем.
Беннингфорд ждал только этого, и когда продажа состоялась, то он с прежним равнодушным видом закурил другую папироску и направился туда, где была привязана его лошадь, взятая им из конюшни Аллондэля. Он вскочил в седло и шагом выехал на дорогу. Уезжая, он еще раз повернулся и посмотрел на дом, стоящий на холме. Он знал, что навсегда покидает то место, где так долго был хозяином. Он видел небольшую группу людей, которые все еще продолжали стоять на веранде, где оставался также аукционист и рядом с ним его клерк, занятый продажей, видел и других людей, которые ходили туда и сюда и собирали свои покупки перед уходом. Но ничто тут не затрагивало его каким-нибудь особенным образом. Он знал, что все уже миновало. Этот маленький дом на холме, позади которого возвышался лес, а впереди расстилалась прерия, небольшая веранда, откуда он любил наблюдать восход солнца над прерией, больше не увидят его никогда! Он знал это, но не в его характере было сожалеть о прошлых безумствах.
Мысль о будущем заставила его мягко улыбнуться. В самом деле он не походил на человека, удрученного своей судьбой. За последние дни, когда рушилось его благосостояние, он очень изменился. С потерей собственности исчезли и его напускное равнодушие ко всему, его беспечное отношение к последствиям и холодность. Конечно, он не проявил никакой внезапной активности, никакого пылкого энтузиазма, но, несомненно, в нем проснулся интерес ко многим вещам и лицам, которых он прежде не замечал. Какая-то скрытая работа происходила в нем, какое-то решение зрело в его душе, и это мог бы подметить каждый, кто хотел бы наблюдать за ним. Но поселок Фосс Ривер был тупо равнодушен ко всему и интересовался только теми, кто достигал богатства и успеха. Потерпевших неудачу, павших, было слишком много, и поэтому о них никто не думал и не заботился о том, что их ожидало. Тонкая перемена, которая произошла в Беннингфорде, не вызывала никаких комментарий. Может быть, ее замечали только Лаблаш да проницательная жена доктора, но ни тот, ни другая не были склонны к болтливости на этот счет.
Как бы то ни было, но для Беннингфорда жизнь получила смысл лишь после того, как он убедился в подлости Лаблаша и открыл его проделки. До этой минуты он так же равнодушно относился к нему, как и ко всему, что происходило в Фосс Ривере. Он никогда не обнаруживал своих ощущений и не задумывался над теми обвинениями, которые предъявлялись ростовщику. Джеки заставила его взглянуть на это другими глазами, понять, что он действительно был тем пауком, который оплел своей паутиной Фосс Ривер и высасывал соки из простодушных фермеров и метисов. И в душе Беннингфорда вспыхнула такая жажда деятельности, какой он никогда еще не испытывал. Денег у него не было, своих владений он лишился, но у него было то, чего он не имел раньше, — у него была цель. Джеки дала ему право защищать ее. Он должен был отомстить Лаблашу за все и за всех, и наградой будет ее любовь. При мысли об этой мести он испытывал такое удовлетворение, какое никогда не оставляло ему его прежнее богатство и возможность сорить деньгами. Природа наделила его характером, способным на всякие дела, и, быть может, при других обстоятельствах он выдвинулся бы на первый план в жизненной борьбе. Но он рано начал вести жизнь искателя приключений, не неся никакой ответственности ни перед кем, тратил без оглядки все силы своего ума и сердца и, вступив на наклонную плоскость, покатился по ней почти без сопротивления. Знакомство с Джеки послужило поворотным пунктом в его жизни. Эта девушка неудержимо влекла его к себе именно теми качествами, которых у него не хватало, — силой своего характера и твердостью воли. Но она разожгла в его душе жажду мести Лаблашу, который не только ограбил его самым бессовестным образом, но хотел завладеть девушкой, которую он любил. И глаза Беннингфорда, всегда бесстрастные и спокойные, загорались недобрым огнем. Лаблаш хотел заставить его уступить свое место, удалиться. Но этому не бывать! Этот подлый ростовщик должен ответить за все свои преступления!..
Такие мысли кружились в его голове, когда он навсегда простился со своим ранчо на холме и повернул лошадь на дорогу, которая вела в ложбину, где расположен был лагерь метисов, находившийся на некотором расстоянии от поселка Фосс Ривер.
Глава XII
ПЕРВЫЙ УДАР
Лучи заката медленно угасали на западном небе, и ночь надвигалась. Невольное чувство жуткого одиночества всегда охватывало каждого, кому приходилось проводить ночь в открытой прерии, и это гнетущее чувство еще усиливалось непрерывным жужжанием ночных насекомых и кваканьем лягушек. Вся прерия была наполнена этими звуками, увеличивающими впечатление дикости окружающей природы. Это впечатление не уменьшалось даже огнем разведенного костра. Его свет только сгущал окружающий мрак, и после ужина огонь костра обыкновенно поддерживается лишь для того, чтобы отражать неистовую атаку москитов и вселять страх перед человеком в хищниках прерии койотах, жалобный вой которых будил ночное эхо и отгонял сон от глаз усталых путешественников.
Ковбои лишь в редких случаях разбивают свой лагерь среди холмов или по соседству с зарослями кустарников. Они не любят, чтобы поле зрения было у них ограничено. В особенности они избегают близости соснового леса, который служит убежищем свирепого громадного лесного волка, столь же страшного, как и знаменитый гризли, обитатель Скалистых гор.
На возвышенном месте прерии, у верхнего течения Дождливой реки, притока широкой и быстрой Фосс Ривер, в пятнадцати милях от поселения, возле догорающего костра лежали двое мужчин и разговаривали. Доносившееся к ним по временам мычание коровы указывало, что неподалеку находилось стадо. Мужчины курили, завернувшись в коричневые одеяла и подложив седла под головы вместо подушек. Они улеглись так, чтобы дым от костра проносился над ними и прогонял назойливых москитов, не дававших им покоя.
— Я думаю, завтра, к обеду мы доставим их на место, — сказал вполголоса один из мужчин. Его замечание как будто было сказано самому себе, а не относилось к товарищу, лежащему около него. Через минуту он громче и с раздражением проговорил: — Эти проклятые москиты приводят меня в бешенство!..
— Кури больше, товарищ, — возразил другой, — они не любят дыма. Может быть, кожа у тебя нежнее. Мне кажется, москиты предпочитают более молодых… Как ты думаешь?
— Думаю, что так, — отвечал первый. — Впрочем, я ведь здесь недавно, в прерии, я еще не привык к таким вещам…
Он с силой затянулся из своей трубки так, что все его лицо заволокло дымом, и затем прибавил с легкой усмешкой:
— Я слышал, что не следует умываться. Тогда москиты не так кусают. Вот тебе они не особенно надоедают.
Старший ковбой как-то беспокойно зашевелился, но ничего не ответил на это насмешливое замечание. Оба молчали.
Воцарившаяся тишина была нарушена голосом человека, доносившимся издалека. Кто-то пел старинную, хорошо известную мелодию, и звуки довольно музыкального голоса достигали костра.
Старший ковбой встрепенулся. Он приподнялся и подбросил в огонь сухие сучья так, что костер снова запылал ярким пламенем. Голос певца, сторожившего стадо, раздавался в тишине ночи и действовал успокоительным образом на животных, как бы убаюкивая их.
— Джим Боулей так сладко поет, — проговорил старик. — Вон даже звери слушают его. Скажи, Нат, — обратился он к товарищу, — сколько времени теперь? Я думаю, около десяти.
Нат сел и достал из кармана большие серебряные часы.
— Полчаса осталось, товарищ, — ответил он и принялся снова набивать свою трубку, отрезая ножом куски черного табака от большой пачки. Вдруг он остановился и прислушался.
— Эй, Джек, что это такое? — воскликнул он.
— Что? — переспросил старый Джек, собираясь снова лечь.
— А вот послушай!
Оба присели на корточках и повернулись в сторону ветра. Они обладали тонким слухом, изощренным жизнью в прерии. Ночь была очень темная, так как луна еще не показывалась. Они слушали очень внимательно. В прерии, как и в других диких местах, глаза и уши имеют одинаковое значение. Но все усилия Джека проникнуть взглядом сквозь мрак, окружающий его, были тщетны. Он не мог расслышать никаких других звуков, кроме голоса поющего Джима Боулея и равномерного стука копыт его лошади, на которой он объезжал кругом дремлющее стадо.