Ноев ковчег доктора Толмачевой
Шрифт:
Таня влезла в серый вязаный свитер, будто подернутый морозной изморозью, очень шедший к ее голубым глазам. Мать подумала, что в студенческие годы она вязала точно такие, но на этом была этикетка известной лондонской фирмы.
Деловито, как на работу, Таня выскочила в коридор, сняла с вешалки меховую куртку с забавным хвостиком сзади (мама еще раньше посмотрела – на куртке тоже была этикетка дорогого модного дома), мельком взглянула в зеркало, махнула матери и исчезла.
Отец не вышел ее проводить. Мать закрыла за Таней дверь и сказала мужу, обняв:
– Пойдем с тобой, Васечка, выпьем вина, поедим и поговорим.
Отец молча прошел к кухонному окну, отодвинул занавеску.
– Ты слышал наш разговор? – спросила Танина мать.
– И догадаться было нетрудно.
Василий Николаевич с кривой усмешкой наблюдал, как черный «Мерседес», поглотив его дочь, выруливал со двора. Потом прошел в центр кухни и встал перед женой.
– Значит, мы растили свою дочь для какого-то старого козла. Для Мазепы.
С этими словами он достал из бокового шкафчика непочатую бутылку водки.
– Мне кажется, Танечкин знакомый политикой не занимается. Во всяком случае, она об этом не говорила.
И Танина мать, за долгую жизнь отлично изучившая мужа, сняла с верхней полки запылившуюся хрустальную рюмку для водки.
Филипп Иванович не поехал за Таней сам, послал шофера. Может, это было и к лучшему. Таня еще не совсем представляла, как ей лучше себя вести с богатым покровителем. Ясно, что не как с «папиком», но вот как найти правильный тон? «Выбрал же он меня за что-то, – думала Таня. – Значит, было за что? Значит, я привлекла его внимание не только внешностью. Главное – не проколоться».
Она вспоминала, как еще до Парижа, в Москве, ей хотелось охмурить какого-нибудь богача, чтобы не работать в больнице. Потом, уже во Франции, это желание поутихло. И вот теперь... Да, непростое это дело – охмурять пожилых состоятельных мужчин... Тане казалось, что достаточно что-нибудь подумать – и Филипп уже знает ее мысли. Она его даже на «ты» не называла, не могла.
Она видела в Париже, как подъезжают к лучшим ресторанам роскошные дамы в сопровождении элегантных респектабельных мужчин. Смотрела на них, раскрыв рот. Эти люди посещали вернисажи, аукционы, балы для избранных. Наверное, это был парижский бомонд, мировая элита. Как прямо держат спины кавалеры и дамы! Как страшно им, должно быть, представить хотя бы на миг, что они могут выпасть из их элитарного общества! В каких выгодных позах останавливались они перед фотографами! Какая горделивая у них осанка и какие значительные лица! Женщины, все без исключения, были красивы, но потом Таня поняла, что это давалось им ценой огромных усилий.
– Что ты думаешь об этих людях? – как-то спросила Таня у Янушки, когда они случайно оказались свидетелями, как высшее общество съезжалось на какой-то бал в мэрии. Мужчины все как один были в смокингах, с чистыми, ухоженными лицами, изысканными манерами; а дамы – стройные красавицы всех возрастов, в сильно декольтированных платьях, с гладкими прическами, спокойными лицами. Как все-таки отличался их бомонд от нашего...
– Они, конечно, респектабельны, – пожала плечами Янушка. – Наверное, очень много времени тратят на уход за собой и переживают по поводу каждой новой морщинки и каждого лишнего килограмма. Кроме того, между ними, наверное, существует безумная ревность. Ведь при такой красоте женщины – предметы вожделения, будто лакомые куски, и их пережевывают, перемалывают и перетасовывают, будто карты. Их красоту покупают за валюту, за виллы, бриллианты и роли, будто мех редких животных или оперение диковинных птиц. Но прежде чем продать себя, эти женщины должны светиться, быть у всех на устах. А ведь предметами обсуждения являются не только малозначительные факты биографии, но и самое дорогое – здоровье, жизнь близких, любовь. Не все это могут выдержать. Многие для рекламы афишируют свои связи, свой образ жизни, но в конце концов рано или поздно возвращаются к простым радостям. Кто не возвращается, становятся или богами, или больными. Живут в одиночестве на недосягаемой для простых смертных высоте, либо спускаются на землю и страдают. Страдают даже больше, чем те, кто никогда не знал успеха. А некоторые наиболее яркие экземпляры и после смерти не могут рассчитывать на покой. И долго еще благодаря фотографии, телевидению и кино люди будут разглядывать их прелести, завидуя или пуская слюни, обсуждая и смакуя чужие победы и неудачи. Поэтому эти люди несвободны гораздо больше, чем остальные, – заключила Янушка. – Для меня их жизнь не представляет интереса. Я им не завидую и подражать не хочу.
– Я, наверное, тоже, – сказала тогда Таня, но в голосе ее не было уверенности.
«Господи, – подумала она сейчас. – Хотела бы я все-таки посмотреть на ту девушку, к ногам которой бросают богатство, славу и красоту, а она от всего этого отказывается и добровольно отправляется в деревню печь пирожки!»
Машина выехала на набережную и медленно двигалась в потоке других авто вдоль Кремлевской стены, готовясь свернуть на Манежную площадь.
– Как красиво! – сказала Татьяна вслух, но молчаливый вежливый шофер сделал вид, что не расслышал.
«И все-таки я рада или нет, что опять вернулась сюда? – спросила себя Таня. – Была бы рада, если бы в жизни было больше определенного...»
Впереди белым римским сараем светился Манеж. Пашков дом прилично отреставрировали, и Таня подумала, что если бы в нем устроили Дом приемов, она бы, пожалуй, неплохо выглядела на его фоне! Не хуже, чем дамы возле парижской мэрии. Надо только, чтобы из глаз ушло беспокойство. Она фыркнула, вспомнив Янушкину присказку. «Абсолютное спокойствие дает только буддизм. К сожалению, я не буддистка», – подумала Таня, когда они уже ехали к площади Белорусского вокзала.
Потом машина свернула в сторону Грузинского Вала.
«Переулки, значит, скоро приедем».
Таня достала из сумки пудреницу, погляделась в зеркало. Выглядела она хорошо, это придало уверенности.
Во дворе одного из домов машина остановилась, шофер позвонил по мобильному телефону. Ему что-то коротко сказали, он вышел из машины, открыл перед Таней дверь и повел мимо консьержки к лифту.
Они вышли на четвертом этаже, и дверь одной из квартир открылась. На пороге показался Филипп Иванович в широких джинсах, как у ковбоя, и в старой вельветовой куртке, которых раньше Таня не видела.
«Господи, куда девался парижский лоск? Он здесь выглядит как пенсионер», – ужаснулась Таня.
Шофер доставил Таню наверх и ушел. Филипп Иванович взял ее за руку.
– Пойдем, покажу тебе апартаменты, в которых ты будешь жить.
Он закрыл все замки за спиной у Тани и спокойно ждал, пока она, немного поколебавшись, снимет сапоги.
– Тапочек нет, надо будет купить, – сказал он и проследил, как Таня осторожно ступает в тонких колготках по довольно облезлому старому паркету.
15
Азарцев утром проводил Тину в больницу. Дорога была ему хорошо известна, ведь именно в этой больнице они и познакомились два года назад. И если раньше Азарцев бывал только в кабинете у главного врача, то теперь он прекрасно знал еще и дорогу в патологоанатомическое отделение. Правда, ни главный врач, ни Тина, ни Барашков даже не подозревали, что косметолог-бальзамировщик Вова и врач высшей категории Владимир Азарцев – одно и то же лицо.
Но этим утром дорога Тины и Азарцева лежала в стороне от патологоанатомического отделения.