Ноев ковчег доктора Толмачевой
Шрифт:
Таня хмыкнула: Ника в Лувре действительно безголовая.
– И еще есть пример! – сказала Янушка. – Царица Нефертити.
Таня сразу вспомнила знаменитое лицо: нежный бутон на упругом стебле гордо вытянутой шеи, вытянутые глаза, изящные ноздри. Весь вид царицы настолько самодостаточен, что отсутствие верхней части черепа воспринимается как нечто совершенно органичное. Таня даже подумала, что череп даже мешал бы изображению царицы, утяжелял бы воздушный профиль. Таня засмеялась. Действительно, ни одного безголового мужика она припомнить не могла.
«Хорошо, что я не пожалела денег, купила Янушке этот альбом, – подумала Таня. – В нем есть и крылатая Ника, и безбашенная Нефертити. Хоть бы мы увиделись с Янушкой когда-нибудь!»
И вдруг она поняла, что все действительно закончилось – и Париж, и мадам Гийяр, и все трудности, и работа... И ей вдруг так стало жаль всего этого... «Ничего, – подумала она, – нужно пробиваться вперед!» – и скосила глаза на Филиппа Ивановича.
Тот разговаривал по телефону. Таня прислушалась.
– Да, прилетел. Сейчас еду домой. Увидимся. Целую.
Таня замерла, но ничего не спросила.
– Молодец, что не спросила, – усмехнулся Филипп. – Это я с дочерью разговаривал, с Машей. Надо будет вас как-нибудь познакомить.
С Машей так с Машей... Таня представляла себе дочь Филиппа Ивановича вполне самостоятельной, крупной женщиной, такой же умной, решительной, как он сам. «Обычно взрослые дочери не очень интересуются любовницами отцов».
За окном «Мерседеса» скользнул плакат с рекламой какого-то банка. На огромном полотне служительница финансов – молодая дама в очках, как у мадам Гийяр, призывно улыбалась и показывала пальцем то ли на свое декольте, которым представлялась возможность попользоваться клиентам банка, то ли на финансовые документы, опять-таки каким-то образом увязываемые в сознании зрителя с вышеупомянутым декольте. «Ничего не изменилось. По-прежнему все через задницу», – с каким-то удовлетворением констатировала Таня.
Филипп Иванович высадил ее около дома.
– Уезжай, я позвоню. – Таня спешно поцеловала его в щеку и подняла голову, не видят ли родители.
– Тебя, оказывается, муштровали в детстве. – Он проследил направление Таниного взгляда.
– Что делать, родителей не выбирают. – Еще год назад Таня никому ни за что не призналась бы, что в детстве ее действительно муштровали.
– Это хорошо, это правильно.
Филипп подмигнул ей и сел назад в машину. Шофер вывернул со двора. А Таня нажала кнопку домофона и с нежностью в сердце ждала, пока отец спустится помочь занести ее вещи.
Но уже буквально через пару дней Тане захотелось жить отдельно от родителей.
С мамой было проще – ее интересовали бытовые подробности парижской жизни. С отцом сложнее – он хотел, чтобы Таня рассказала о научных исследованиях. О своем куске работы Таня рассказала ему быстро и сразу, но папе этого было мало – он хотел получить полный объем информации.
– Я думаю, полного объема не имела даже мадам Гийяр, – пожимала плечами Таня.
– Значит, ты просто не смогла себя как следует зарекомендовать, и тебя держали как простую исполнительницу, все равно что лаборантку! – горячился отец.
– Да там все были простые исполнители.
Таня злилась. Приехала домой для того, чтобы тут ее подвергали допросам? Она сидела в родительском доме на полу, на медвежьей шкуре, привезенной родителями из какого-то путешествия, и шкура приятно грела пятую точку. Мама готовила в кухне еду, и голодная Таня с нетерпением ждала, когда отец закончит читать нравоучения.
«Как думала я тогда в Париже, так и получилось! – крутилось у нее в голове. – Не успела приехать – сплошные нотации. И чего я сюда так рвалась? Вернулась на круги своя, здрассте! Одно и то же третий день!»
В голосе отца слышались с детства знакомые нотки.
– Что же ты там делала, в Париже, чему училась, если, вернувшись, тебе даже не о чем рассказать?
Таня взяла себя в руки, постаралась ответить вежливо.
– Ну что рассказывать, папа?! Работа была однообразная и не очень интересная. Я могла бы рассказать тебе о моей подруге, но ведь она тебя не интересует?
– Идите есть! – крикнула из кухни мама. – У меня отбивные с картофельным пюре.
Таня подумала.
– А можно какую-нибудь селедку? Отбивные во Франции – очень распространенная еда. Мне хочется чего-нибудь нашего – соскучилась о селедке или еще пельмени из пачки. Правда. в Париже я часто покупала итальянские равиоли, но они не такие, как наши!
– Селедки нет, – сказала мама растерянно. – А про готовые пельмени ты всегда говорила, что это еда для нищих младших научных сотрудников.
– Значит, как раз для меня! – засмеялась Татьяна. – Нет, правда, вкусы меняются!
– «И как постранствуешь, воротишься домой...» – процитировал отец.
«Как надоело это про дым отечества, – взвыла про себя Таня. – Слышать не могу! Слава богу, Филипп никогда не говорит таких пошлостей!»
– «...И дым отечества нам сладок и приятен!» – закончил отец.
«Как бы им так поаккуратней сообщить про Филиппа?» Таня виделась с ним накануне.
– Я не вижу смысла скрывать наши отношения от твоих родителей, – сказал он. – У меня есть квартира. Я хочу, чтобы ты жила в ней.
– Мама, картошку можно не мять, я и целиком слопаю!
Таня перешла из комнаты в кухню, села на табуретку и стала смотреть, как мама хлопочет у плиты. Неужели она теперь тоже будет готовить обед для Филиппа? Таня не представляла, что должна будет заниматься домашними делами. Уж лучше вообще тогда не есть.
– Вот, вместо селедки – скумбрия. – Мать достала из холодильника банку консервов, надела очки, прочитала этикетку.
– Скумбрия по-французски макрель, – заметила Таня. – Макрель не хочу, наелась. Кстати, французы из нее варят очень неплохой суп с вином и специями. Ну и пусть варят.