Ноктэ
Шрифт:
Он считает себя не тем, что мне нужно, однако нужен мне именно он.
Он отвлекает меня от моей боли. От беспокойства. От страха.
Но даже тогда, когда я размышляю об этом, на меня обрушивается правда того, что он сказал.
Сейчас не самое подходящее время.
Неподходящее время, потому что он не хочет быть отвлекающим фактором.
Он заслуживает быть центром внимания.
В моём нынешнем
Но моя эгоистичная сторона всё равно хочет его.
Я сползаю на пол и закрываю глаза, позволяя воде смыть слёзы.
***
Не знаю, сколько времени я провела в душе, или как долго просидела, свернувшись калачиком на подоконнике в своей комнате. Всё, что я знаю, — отец с Финном вернулись домой и Финн исчез в своей комнате. Я слышала, как он всюду там обшаривал.
Слышала, как он с грохотом спускался по лестнице, громко звал меня, звал папу.
А теперь он возвращается наверх, сердито топая, и врывается в мою комнату.
— Где мой дневник? — требует он, его бледно-голубые глаза словно ледяные сосульки, тонкие руки сжаты по бокам в кулаки.
Впервые в жизни я лгу своему брату.
Прямо в лицо.
— Не знаю, — просто отвечаю я, пристально глядя на него и не моргая. Я не отвожу взгляда, поскольку не хочу ненароком посмотреть на нижний ящик своего стола, куда спрятала его дневник.
— Знаешь, — сердито говорит он. — Он был в моей комнате, а теперь его нет.
— У меня его нет, Финн, — снова повторяю я. — К чему так расстраиваться? Он найдётся.
После того, как у меня появится возможность его прочитать.
Лицо Финна напряжено и встревожено, и я чувствую себя виноватой за причинённые ему страдания. Я знаю, что происходит, когда он расстраивается, но должна пойти на этот риск. Я не смогу ему помочь, пока не буду знать, что в действительности его беспокоит. И это единственный способ выяснить правду.
— Если найдёшь, — обессиленно говорит он, поворачиваясь с намерением уйти, — не читай его, Калла.
Я не отвечаю, поэтому он останавливается на месте, оглядываясь на меня, и его отчаянный взгляд встречается с моим.
— Ты не можешь его прочесть, Кэл.
Я не могу отвести взгляда от его глаз, зачарованная полнейшей опустошённостью, которую в них нахожу. Уровень его отчаяния из-за какой-то книжечки ошеломляет.
— Почему ты так сильно из-за него переживаешь, Финн?
Мой вопрос очень простой.
Но его ответ — нет. Он снова поворачивается ко мне, его лицо сморщивается, и он плачет.
— Потому что всё должно идти своим чередом, Калла. Должно. Своим чередом. Разве ты не понимаешь? Разве?
Его тощие плечи сотрясаются, и я обнимаю его, мои руки поглаживают его по спине, он тяжело дышит, прислонившись ко мне, его грудь вздымается и опадает напротив моей груди.
— Понимаю, — в очередной раз лгу я, потому что нет, я не понимаю.
Проходит несколько
Господи, как больно.
Но я его защитница. Если я этого не сделаю, не сделает никто.
А иногда нам приходится делать то, чем мы не гордимся, чтобы защитить тех, кого любим.
Поэтому я запираю дверь, вытаскиваю его дневник и снова сворачиваюсь калачиком на подоконнике, чтобы вторгнуться в его личную жизнь.
Из окна я вижу, как Финн выходит на улицу и выносит топор. Он вымещает свою агрессию на древесине, разрубая полено за поленом, хотя на дворе лето и нам они не понадобятся ещё в течение нескольких месяцев. В действительности, нас даже здесь не будет, когда похолодает. Но будет отец.
Финн рубит дрова для нашего отца, а я переключаю своё внимание на его дневник.
Содержащееся в нём сумасшествие извивается и перескакивает на странице, и я обнаруживаю, что затаиваю дыхание, читая его.
Я тону . Тону . Тону . Immersum immersum immersum
Калла спасёт меня. Или я умру. Или я умру. Или я умру.
Serva me , servabo te . Спаси меня, и я спасу тебя.
Спаси меня.
Спаси меня.
Спаси меня.
Калла калла калла калла калла калла калла калла
Я спасу тебя калла. Калла калла калла.
Я отрываю взгляд от болезненных слов, отводя глаза в сторону, потому что вновь, так же, как и всегда, Финн зовёт меня, когда он напуган.
Даже в написанных на страницах его дневника словах.
Он думает, что я единственная, кто может его спасти, и мне приходится с ним согласиться.
Но также он считает, что сам должен спасти меня, что немного смешно.
Я единственная, кто понимает. Единственная, кто знает. И я не могу никому рассказать, потому что, если я это сделаю, у моего отца не будет другого выбора, кроме как отправить Финна в психиатрическую больницу, и я прекрасно осознаю, что оттуда ему никогда не выбраться. Они попросту его не выпустят.