Ноктэ
Шрифт:
Я намеренно не смотрю на его руки, на кровь, стекающую на песок и окрашивающую его в багряный цвет.
— Что нам делать, Финн? — тихо спрашиваю я. — Мы должны с этим разобраться.
В ответ он мило улыбается, демонстрируя идеально белые и ровные зубы.
— Ты произносишь слово «мы» так, будто это твоя забота, Кэл. Полагаю, в этом и есть твоя проблема. Ты всё время взваливаешь на себя мои проблемы, как свои собственные. Но они не твои. Вот в чём различие. Ты здорова, Кэл. Так
Его голос твёрдый, тон напористый, он редко так со мной разговаривает, и я стою в шоке, завороженная этой его новой стороной.
— Я не понимаю, — мягко говорю ему я. — Чего ты хочешь?
Он снова улыбается, и в сумерках его улыбка выглядит жуткой. Жуткой в своём спокойствии, жуткой в своём знании.
— Мне хочется, чтобы ты отпустила, — просто отвечает он. — Совсем чуть-чуть. Тебе придётся.
Я мотаю головой, поскольку в груди поднимается отчаяние и грозит захлестнуть меня с головой. Но он поднимает руку, останавливая меня.
— Давай не будем спорить, — предлагает он. — Я пойду приведу себя в порядок.
И мне остаётся только следовать за ним, обратно по тропе в дом, где Финн умывается и перевязывает руки. Он даже не вздрагивает, когда я обрабатываю его спреем для первой медицинской помощи, хотя знаю, что тот жжёт. Он не вздрагивает, когда я говорю ему, что ему следует быть более осторожным. Он просто продолжает оставаться спокойным.
И этого достаточно, чтобы напугать меня.
Поскольку достоверно о моём брате можно сказать только одно — он никогда не бывает спокойным. Это не его фишка.
Однако не сегодня.
Мы сворачиваемся калачиком в моей комнате и слушаем музыку — старые альбомы, которые любила мама… «The Beatles», «The Cure», «U2». Начинается дождь, стекая по стеклу, словно реки, и Финн наконец поворачивается ко мне.
— Я сделал это не нарочно.
— Хорошо.
— Я устал, Кэл.
Он и выглядит очень усталым. Слишком бледным и тощим. Я судорожно вдыхаю, поскольку кажется, что он распадается на моих глазах. А папа настолько погружён в своё горе о маме, что даже не замечает этого.
Лишь я одна.
Как всегда.
— Ты должен начать лучше питаться, — говорю я.
— Знаю.
— Давай поспим, Финн, — предлагаю ему. Он кивает и забирается в мою кровать. Я накрываю его одеялом, прежде чем свернуться калачиком рядом с ним. Он быстро засыпает и даже не шевелится.
Под ним, между матрацами, лежит его дневник. И я знаю, что должна заставить себя прочитать больше, как бы сильно это меня ни пугало, потому что мне нужно добраться до правды.
Что-то его беспокоит, что-то гложет, и, мало-помалу, это вконец сведёт его с ума… если я ему не помогу.
24
VIGINTI QUATUOR
Финн
Я
Даже сейчас я чувствую, как Калла наблюдает за мной, ждёт, когда я стану нормальным, ждёт, когда я усну, так что я притворяюсь. Делаю вид, что вижу сон.
Но я обманщик.
Вместо того, чтобы спать, я лежу, слушая треклятые голоса.
ОнаТебяНеЗаслуживаетОнаНеЗаслуживаетНетНет. РазвеТыНеВидишь? ТЫНеМожешь? НеМожешь? ОнаНеЗнает. Онанезнает. Онанезнает.
Они шипят, и шепчут, и визжат, и кричат, и я борюсь с желанием вздрогнуть, почесаться, завопить. Но, несмотря на это, я лежу неподвижно, как труп, и тихо, как призрак.
Serva me, serva bo te. Serva me. Serva me. Serva me.
Спаси меня, и я спасу тебя.
Я спасу её. Спасу спасу спасу.
А это уже мой голос, возвышающийся над остальными, раздающийся громко, ясно и значимо. Я могу отбиться от них на некоторое время, на достаточно долгое время, чтобы сделать это. На достаточно долгое время, чтобы спасти её.
Моя тайна раскроется. Но сначала я спасу её.
Спасу.
25
VIGINTI QUINQUE
Калла
Я сплю до самого утра, а когда просыпаюсь — Финна рядом нет. Это первое, что я замечаю.
Открываю глаза, и моя рука пробегает по прохладной гладкой простыни вдоль пустого края кровати.
Второе, на что я обращаю внимание, — это звуки фортепиано.
И это очень странно, поскольку я знаю, что на сегодня не назначено никаких похорон. А мама была единственной в нашей семье, кто умел играть.
Я вылезаю из кровати и спускаюсь по лестнице, медленно продвигаясь к похоронному залу, не зная, что ожидаю увидеть. Но ничто не подготавливает меня к тому, что оказывается в действительности.
За фортепиано сидит Деэр, солнечный свет льётся из окон выше и отражается от его тёмных волос, словно он был избран самим Господом. Его глаза закрыты в сосредоточенности, и он играет так, будто музыка течёт через него, словно кровь или воздух, будто он должен играть, чтобы жить.
Я прислоняюсь к двери и наблюдаю, как его пальцы порхают по клавишам, извлекая из них музыку со всем изяществом превосходного пианиста. Я не узнаю произведения, но оно прекрасное, чарующее и грустное.
Очень подходящее для этого места.