Ноктэ
Шрифт:
Она хрупкая, напуганная и одинокая, а теперь ещё и сломленная.
Он сломал её.
Нахмурившись, я поднимаю её телефон, чтобы убедиться, что он ей больше не писал. Я уже удалил его предыдущее сообщение: жалкое «я тоже по тебе скучаю».
Да пошёл он.
Пошли они все, кто хочет причинить ей боль.
Я не могу спасти её, если она продолжит страдать.
Но таков мир. Он безобразен и жесток, и вот как я это исправлю. Ответ приходит ко мне совершенно отчётливо. Мир слишком болезненный. Есть только
Исправь это.
Так я и сделаю.
Так я и сделаю.
Исправлю.
Считайте, что уже исправил.
Я говорю это голосам, и, кажется, их это успокаивает, потому что они замолкают на какое-то время, когда я склоняюсь и целую сестру в лоб, а затем заползаю в кровать позади неё.
Есть способ. Только один Только один Только один.
37
TRIGENTA SEPTEM
Калла
Комнату заливает солнечный свет, и я просыпаюсь, чувствуя себя… снова живой.
Не знаю, по какой причине.
Может, из-за негодования Финна, его мольбы, требований вытащить утром мою задницу из кровати.
Не знаю, что именно помогло, что пробилось сквозь мою жалость к себе, но вот я сижу на краю постели.
Сейчас время обеда, и я встаю.
По дому разносится запах еды, прохожу по коридору и нахожу отца с Финном на кухне.
Сажусь за стол, не говоря ни слова. Я не расчесала волосы и не оделась. Но они оба делают вид, что ничего не замечают.
Финн накладывает мне тарелку и пододвигает её через стол.
— Тебе лучше? — осторожно интересуется он.
Я киваю, глядя на еду, и закидываю в рот ложку.
— Ты пробыла в постели четыре дня, — добавляет он, не сводя с меня глаз.
— Четыре? — Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, а затем поворачиваюсь к отцу. Папа кивает, старательно сохраняя бесстрастное выражение.
Я снова опускаю глаза.
— Я сильно устала. — И замолкаю, замечая, насколько бескровными выглядят мои руки, держащие вилку. Бледные, тощие, вялые. Мне действительно нужно взбодриться. Подышать свежим воздухом. Перестать быть жалкой. Но сначала…
— Деэр звонил? — Я не могу не спросить.
Они молчат, потом папа кивает.
— И? — Я слышу надежду в своём голосе и ненавижу это.
— И ничего, — твёрдо отвечает он. — Просто интересовался, как у тебя дела. Ты не готова к встрече с ним, Калла. За последнюю пару месяцев ты через многое прошла. Тебе нужно сосредоточиться на себе, а не на Деэре.
Меня пронзает боль, и я отворачиваюсь, смотрю в окно, на пустой гостевой
Они не понимают. Именно он держал мою голову на плаву эти последние несколько недель. Не знаю, почему я так сильно от него завишу, но я просто завишу. Вот только я прогнала его, поскольку, очевидно, я сумасшедшая.
Я отправляю в рот вторую ложку.
— Спасибо за еду, — говорю Финну. Он кивает.
Я жую и глотаю, стараясь не смотреть на отца. Всё ещё злюсь на него.
Я настолько зла, что лёгкие горят, а горло сжимается.
В рот отправляется третья ложка. Когда я жую, мне кажется, что во рту опилки, и мне ни за что не удастся их проглотить, потому что горло слишком сильно горит, а я не могу дышать.
Какого чёрта?
В замешательстве я смотрю на тарелку. Польская колбаска, квашеная капуста, яблоки… и орехи пекан.
Орехи пекан.
Мои руки тотчас подлетают к горлу, поскольку после трёх ложек оно уже отекло и не пропускает воздух.
Я хриплю, пытаясь вдохнуть. В груди распространяется жар, а все сосуды в лёгких начинают расширяться. Я чувствую, как каждый из них пульсирует в моей грудной клетке, растягивается, набухает.
— Пап, — удаётся прохрипеть мне, вставая со стула. Он бросается вперёд, чтобы подхватить меня, и я падаю в его объятия, пытаясь дышать онемевшими лёгкими.
Я втягиваю воздух, но он не проходит. Воздух не может попасть в отёкшие ткани моего горла. Будто тиски, стягивающиеся и сжимающиеся.
Я — рыба, выброшенная из воды, и всё вокруг превращается в шум, но я не могу разобрать слов. Свет размывается в одно огромное пятно, и в голову пробивается одна единственная мысль, прежде чем всё исчезает.
Кто-то только что меня отравил.
***
Ещё даже не открыв глаза, я уже знаю, где нахожусь. И знаю почему.
Кто-то накормил меня орехами.
Кто-то.
Финн.
Это знание ошеломляет меня, и поэтому я просто сосредотачиваюсь на том, где нахожусь.
Я узнаю стерильный медицинский запах больницы. Прислушиваюсь с закрытыми глазами, различая резиновый скрип обуви медсестёр, гудки аппаратов, тихое бормотание в коридоре.
У меня в носу трубка. Кислород. Комната вращается, и я фокусируюсь на ней.
Сосредоточься, Калла.
Открываю глаза, и комната вращается. Я снова фокусирую взгляд.
— Калла?
Папин голос тихий и спокойный. Не поворачивая головы, нахожу его глазами сидящим в углу на стуле и с беспокойством наблюдающим за мной.
— Я не умерла?
Он улыбается.
— Нет. Слава богу.
Мои воспоминания смутные.
— Там были орехи, — припоминаю я, — в моей тарелке.