Номенклатор. Книга первая
Шрифт:
А раз Это'т стал той причиной, приведшей всех их в такое сложное положение, то ему и браться за то, чтобы вывести всех из этой молчаливой ситуации. За что он и берётся, заговорив. Правда начал он не слишком успокаивающе. – Знание тайн, чем не власть над мирским миром и умами людей, – заговорил Это'т, – но они недоступны пока что нам по естественным и разумным причинам. Так что обратим свой взор к более для нас доступным, приземлённым предсказаниям. К оракулам Астрампсиха, легендарного египетского мага, записанные самим Пифагором и обеспечившие победы самому Александру Великому.
– Ну, с этим вопросом я бы поспорил. Но только не сейчас. А после ознакомления с этими пророчествами, как понимаю, на которые ты хочешь
– Это вопрос спорный. – Ответил Это'т. – На ногах и на голодный желудок не решаемый.
– Значит всё-таки первый путь выбираем? – с иронией во взгляде спросил Публий.
– Долгий путь предполагает свои остановки и развороты. – Дал ответ Это'т.
– Что ж, если этого требует животный разум, а он плохого для себя не посоветует, то надо прислушаться к этому внутреннему голосу. – Сказал, усмехнувшись Публий. С чем, а именно с желанием направиться в сторону требований своего животного естества, он смотрит на Кезона, кто из них всех более сведущ в вопросах подкрепления питательных сил путника в Городе, и тот без лишних вопросов отвечает на этот вызов. – Пошли.
И на этом здесь всё, и они выдвинулись вслед за Кезоном, взявшим на себя право проводника. А так как путь был не близкий хотя бы по причине того, что, ни Публий, ни Это'т не знали куда Кезон их ведёт и приведёт, то Публий пока на их пути ничего не встретилось достойного его внимания, решил себя занять тем, что его, человека пытливого ума, заинтересовало ещё во время торгов с магоном, когда Это'т поставил его в тупик своим логическим рядом вопросов.
О чём он и спросил Это'та, следуя с ним рядом за Кезоном. – И чего всё-таки не скажешь о тебе? – А Это'т, будучи отвлечён на посторонние мысли и свои взгляды по сторонам, видимо сразу и не сообразил, о чём и к чему это спрашивает Публий, и он его понял буквально, а не так, как он хотел, в связи с тем прежним его разговором с мангоном.
– Чего не хочешь сказать, того и не скажешь. – С некоторым удивлением даёт ответ Это'т, с непониманием посмотрев на Публия. А такой его, самый простой ответ, совсем не подходил под разумение Публия, собиравшегося на основе этой цепочки вопросов вывести между ними свою логическую связь. А тут как вон всё как просто оказалось и Публий отмахнулся от Это'та рукой, обратив своё внимание на мимо проходящие места и на людей им встречающихся.
Где при виде архитектурных основ Города, его строений, как житейского плана, так и для общественного благоустройства и времяпровождения, того же Цирка, этой витрины публичной и праздной жизни римского гражданина, Публия распирало от гордости за Рим и заодно от величия духа римлян, что выразительно в нём выражалось через вытаращенные глаза и раскрытый рот. А вот когда ум и сердце Публия наполнилось эмоциями и новыми ощущениями от архитектурных видов Города, то он, всё же не забывая поглядывать по сторонам, на новые открытия и примечательности Города, спустился с небес на землю и обратил своё пристальное внимание на людей им встреченных, кто вполне мог и для этого есть вся вероятность, если они потомки легендарных граждан этого Города, стоять за теми великими людьми, кто уже в свою очередь стоял за теми мифическими и легендарными людьми, кто сперва и на самом деле стоял за всеми этими свершениями – заложением фундамента истины в постройку строений этого Города.
А как только Публий так приземлённо обратился к окружающему его миру, то тут-то он и вспомнил об Это'те, и для чего, собственно, он был вырван им из лап мангона. Тем более как раз сейчас выпал весьма удобный случай проверить Это'та на всё то, на что он способен и не обманулся ли сам Публий на его счёт, поддавшись на …А он и сам уже и не поймёт, что в Это'те так его привлекло и что
При этом Публий должно понимает, что Это'т не может знать всех людей здесь им на пути встречающихся, и они в большей своей массе относятся к тому самому исключению, в которое входят на лицо и по делам их Это'ту люди неизвестные, и поэтому он подходит к делу проверки Это'та на сообразительность, вполне разумно и изобретательно. И он не на кого попало пальцем тычет или указывает, тут же задаваясь вопросом: «А это что за человек, Это'т? Как его величают или по крайней мере, чем он известен?», уже догадываясь, что ему на это ответит Это'т: «Этот человек сразу и без моей подсказки видно, что человек безнравственный и недостойный внимания такого честного мужа как ты, Публий», выжидает встречи с человеком наиболее непредсказуемым с виду и на свой счёт со стороны Это'та.
И вот они подошли к одному зданию, крайне замечательному с виду и своим внешним представлением непохожим на рядом стоящие постройки, ничем с виду не примечательными, – это здание вдоль стен было опоясано цепью фляг и связкой колбас, над входом висела вывеска «Гальский гусь», а на дверях была прибита таблица с меню, как потом при её прочтении выяснится, – от которого исходили не просто тревожащие ваши желудки и умы притягательные и живо описывающие их в своей голове запахи, а они собой затмевали весь ваш разум, и ваши ноги вдруг решали сами за себя думать и вести себя и вас под своды этого заведения, так манящего ваше воображение подающимися там блюдами. И Публий, чуть не поддавшись своим рефлексам и требованиям своего желудка, вдруг вознамерившегося взять на себя право решающего слова, заметив удивительного вида человека, решил о нём поинтересоваться у Это'та.
А этот удивительный человек, не просто стоял на входе в эту термополию, как уже можно было догадаться, а он как бы это сказать понятнее, не имея больших познаний в деле знаний терминологий, выразительно стоял, декларируя себя. И при том настойчиво и неуёмно – казалось, что он не мог найти в себе, тут под собой и рядом вообще спокойного места, вот он и не стоял на одном месте, переминаясь в ногах, импульсируя и эволюционируя лицом в дикость своего вида и понимания.
При виде чего, человек бесхитростный, прямолинейный и далёкий от столичных перипетий жизни, может сразу возомнить себе всякую естественного характера глупость насчёт нестерпимых и так тревожащих желаний этого человека, чья в отличие от него воспитанность и интеллигентность, как в том свете, где проводит всё свободное время этот человек с выразительным на требования неизвестного порядка лицом, называется новая умственная качественность вот такого сорта, как он людей, кто быстрее себя замучает сердечно и душевно при виде какого-нибудь нравственного рода проступка согражданина, чем его в него головой и с головой макнёт, не предполагает ему прилюдно поступиться своими принципами и быть наравне со всеми в местах общественного выражения своего естества. Тогда как всё это не так, а вот почему, то это станет вскоре ясно из объяснения Это'та, кто, как выясняется, очень даже знаком с такого значения и характерностью поведения людьми, а в частности с этим экспрессивно себя ведущим человеком.
– И что скажешь по поводу этого человека. Что нас ждёт при встрече с ним? – задался вопросом Публий, кивая в сторону того удивительного человека, с экспрессией и беспокойством во всём себе.
А Это'т, судя потому, что он не раздумывал нисколько над своим ответом, давно приметил этого неуравновешенного человека и только ждал, когда им и Публий заинтересуется, а затем о нём у него спросит. – Я бы охарактеризовал этого гражданина, как человека, нуждающегося в нашем внимании. – Не слишком понятно, с большим подразумеванием ответил Это'т.