Номенклатор. Книга первая
Шрифт:
А так как именно за спиной всегда задумываются и затем осуществляются все злодейства для обладателя этой спины, то Марк Антоний не пройдёт мимо этих слухов и нашептываний, а мигом привлечёт к ответу этого шептуна.
– А ну живо и громче мне говори, что там, за моей спиной, шепчут. – Затребует ответа Марк Антоний.
А привлечённый им к ответу завистник и злопыхатель Аппендицита Полибия Плиний Недоросший, всё как есть на духу готов ему рассказать из того, что слышал и знает, но не более того, чтобы своими домыслами не смущать дух столь достойного мужа, кто и сам сторонится непроверенных наветов и сплетен, и терпеть не может любого рода наговоров за которыми стоит зависть и злоба людей ущербных, кому в жизни только одна радость, за того человека, кто внушает им зависть домыслить вслух то, что им даже не думалось, и в самом грязном и распутном виде всё это подать тому бесхитростному и простодушному человеку, кто легко может стать жертвой непроверенных слухов с пакостным оттенком, где в центре всего этого грязного до невероятности дела будет стоять тот человек с мыслями про себя. В общем, Марк Антоний ничего не понял из так сказанного Плинием Недоросшим, человеком слишком иносказательным на язык и выражением себя и своих мыслей, и схватив его за горло, потребовал ясности и лаконичности в изложении себя.
– Короче, плут. – Вот так, в два слова даёт себя понять Марк Антоний. И он всегда понимаем теми, к кому он так обращается.
– Аппендицит Полибий, смотря так решительно тебе, Марк Антоний, в спину, видит совсем не твою спину. – С неоднозначным видом делает такое заявление Плиний Недоросший. А Марк Антоний всё равно ничего не поймёт, что этим хотел и сказал Плиний.
– И что он там видит? – недоумевая и пытаясь заглянуть себе за спину, задаётся вопросом Марк Антоний, начиная постепенно грубеть и ожесточаться на этого Плиния, столько загадок ему уже задавшего, а ответа на них так и не видно. Может оттого, что они у него за спиной. А это ещё в большей степени раздражает его и заставляет начать не думать о тех последствиях, которые обязательно наступят для Плиния, если он сожмёт его хлипкую шею своими ручищами.
– У Аппендицита Полибия всегда было отменное воображение. – Опять мало что ясного говорит Плиний, заставляя ещё сильнее нахмуриться Марка Антония. И хорошо, что Плиний всё это видит по нему и оттого он пускается в разъяснение собою сказанного. – А теперь представь, Марк Антоний, что он может себе вообразить, глядя тебе в спину, находясь за твоей спиной? – Задаёт вопрос Плиний, всё же до конца не сообразив, с кем он разговаривает, и что тогда будет, если Марк Антоний, так уж получится, не сможет разгадать этого его ребуса, заключённого в этом его вопросе.
Но Плинию сегодня везёт, и Марк Антоний сумел уловить поданную им так закручено мысль, правда не так, как он своим приземлённым умишком рассчитывал. Так он собирался обратить внимательный и ревностный взор Марка Антония на тех своих близких, кто, когда находится у него на виду, перед его глазами, то сама покорность и послушность. А вот когда Марк Антоний по государственным делам надумает пойти в сенат, на форум, где его ждут не всегда приветливые лица сенаторов, всадников и может быть лицо самого Цезаря, со снисходительной улыбкой его встречающего и как бы милостивым взглядом ему красноречиво кивающего: «Дорогой друг, Марк Антоний, вот и наконец-то, ты пришёл. И теперь я не буду одинок в этом скопище посредственности», а Марка Антония, как правило, здесь встречает унылость и скукота сенаторских лиц, занятых только собой, да и новый Цезарь не питает к нему особенной привязанности и больше хмурится взглядом в его сторону: «А, явился, не запылился, Марк Антоний, не слишком благонадёжный для моей диктаторской власти человек. Надо поймать его на противоречивом слове и сгубить», то матрона Марка Антония, Антония, смотрит ему в спину не так уж и послушно, а она смотрит ему в спину принципиально по-своему и чуть ли не задумчиво.
И вот такие внушённые Плинием мысли Марку Антонию, должны были обратить его внимание и затем уже гнев безумия на Аппендицита Полибия, кто всем самим собой и вызвал в Антонии всю эту, не свойственную благочестивой матроне задумчивость. Где теперь он на пару с Антонией, за спиной Марка Антония воображают себе такого похотливого качества невообразимые поступки, но уже не только за его спиной, а в глубине покоев его спальни, что даже Полибию удивительно не видеть, как у Марка Антония ещё спина на этот счёт не чешется.
Но Марк Антоний, насчёт которого Плиний совершил такую грубую ошибку, не учтя его общественную и гражданскую позицию и столь большую его занятость и погружённость во все эти государственные дела, которые и оттеснили в нём все его приземлённые мысли, направив его ход мысли в эти высокие сферы, руководствуясь этими своими жизненными приоритетами с того времени, как только он пересёк рубеж седины на висках, то есть зрелого мужа, в момент закаменел в лице и схватился рукой за кинжал, спрятанный в одеждах тоги, как только услышал такие неприкрытые намёки Плиния на имеющий место заговор в сенате. Где ему единственное, что осталось неясно, то против кого замыслили заговор заговорщики. И если против Цезаря, то тогда он должен хорошенько подумать, присоединиться к этому заговору или нет.
– Цезарь в последнее время на меня не слишком милостиво смотрит и отвергает в сенате все мои законодательные предложения, а это склоняет меня сказать да заговорщикам, – несвойственно для себя, быстро про себя рассудил Марк Антоний (когда его прижмёт, то он на себя не похож и быстро соображает), – но, с другой стороны, я должен знать, кого на место Цезаря метят заговорщики, и если не меня, то я вынужден выказать сомнение в успехе всего этого дела. – А если против … «А против кого, кроме Цезаря, ещё можно сделать заговор?», – Марк Антоний на этом месте столкнулся с необъяснимой для себя загадкой.
Что и спасло Плиния от пристрастного разговора с Марком Антонием и выяснения им имён всех заговорщиков. Но только на время. Ведь пока Аппендицит Полибий задирает перед ним нос, то он не успокоится до тех пор, пока не займёт его место, которое с некоторого недавнего времени стало ещё более привлекательно выглядеть в связи с тем, что под началом Аппендицита Полибия начали выходить протоколы сената и римского народа, как он говорит, а так-то нельзя нисколько верить всему тому, что он говорит, а он всего лишь является письменным проводником мыслей секретарей сенаторов, поручивших ему вести на глиняных таблицах эти протоколы сената и римского народа.
Что же касается сейчашнего появления Аппендицита Полибия перед лицом Цецины Порция с этим его провокационным вопросом-заявлением, подразумевающим в Цецине Порции наличие безнравственных качеств и деспотизма мыслей в сторону своих сограждан, кого он терпеть видеть рядом не может и еле сдерживается в лице, чтобы тошнотным видом там не отобразиться, то Публий сразу его раскусил. Он подослан сюда врагами и соперниками на выборную должность Цецины Порция, на кого они в открытую от своего бессилия и трусости не решаются нападать, вот они и подсылают к нему вот таких провокаторов, как Аппендицит Полибий.
Кто находясь так близко от гущи событий в сенате, на расстоянии своей собственной руки, с помощью которой в письме и в словах оживают все эти события в сенате, не смог справиться с обуявшим его всецело тщеславием, изнутри него нашептавшего ему о том, что без него и его художественного таланта, все эти ежедневные будни жизни сената были бы затёрты временем, но он так их красочно и увлекательно живописал, вдохнув в них новой жизни, что ещё долго об этих буднях сената будут помнить люди, прочитавшие эти сводки, недоумевая по очень долгу над тем, что тобой было прописано в этих протоколах – это что, бред или мне привиделось?!