Номенклатор. Книга первая
Шрифт:
– И в чём должно заключаться наше внимание? – спросил в ответ Публий.
– Когда человек волнительно себя выказывает, это всегда может задеть тебя постороннего. И чтобы этого не произошло, то лучше держать дистанцию между собой и этим выплёскивающимся наружу волнением этого человека. – Дал ответ Это'т.
– Интересное замечание. – Сказал Публий, вглядываясь в стоящего на входе в термополию человека. – И это всё, что ты можешь о нём сказать? – спросил Это'та после небольшой паузы Публий, не совсем удовлетворённый ответом Это'та.
– Что о нём можно сказать? – повторил в задумчивости вопрос Это'т. – Да что угодно можно сказать. – Сказал Это'т так проникновенно, как будто его посетило вдохновение. – Да только это всё что угодно не будет верно, полезно и оно никого не устроит.
На что Публий, чуть ли не веря в такое совпадение реальности с домыслами, что вдвойне невероятно, себя повёл не просто не предсказуемо, а на удивление всем не воздержанно и эмоционально, громко и нестерпимо в своих чувствах вопросив: Кто-кто?!
– Генезий. Гистрион. – С удивлением и недоумением посматривая на эмоционально вспыхнувшего Публия, с некоторой рассеянностью и неуверенностью сказал Это'т, затем задав вопрос. – А что тебя так удивило?
– Да так. – Отмахнулся от своего правдивого ответа Публий, вернувшись в себя спокойного, поняв вовремя, что слишком себя неразумно и непонятно ведёт. А Это'т, как, впрочем, и Кезон, всё за него в общем правильно поняли – не хочет он об этом говорить. А вот каждый из них в своей, детализированной частности, по разному понял Публия.
– Не хочет Публий открывать своей тяги к театральному искусству. – Вот так рассудил Кезон. – Не предстало римлянину испытывать восторг при виде словесных поединков. Ему ближе цирк, с его гладиаторскими боями.
А вот Это'т не стал про себя скрывать того, что он решил надумать по следам этого эмоционального всплеска Публия.
– У тебя, Публий, может возникают вопросы удивления насчёт того, что мне в лицо знакомы не только люди знаменитые и значимые для многих жителей Города, но и люди самого простого качества, такие как мим Генезий. То в этом нет ничего загадочного и удивительного, и тут всё проще простого. Такие знания мне дались, благодаря моему прежнему образу жизни у своего прежнего хозяина. Где сутки напролёт я находился в тени людских взглядов, с той недоступной для них глубинной стороны, с которой они открыты со всех сторон для постороннего взгляда и слуха, где они ведут себя такими какие они есть, а именно под помостом, на котором шли торги живым товаром. Вот туда меня поместил мой хозяин как бы в назидание всем – ниже него только мертвецы находятся на этой земле. – На этом месте Это'т, видимо вспомнив своего бывшего хозяина, усмехнулся, и озвучил то, что вызвало у него эту усмешку. – А там, под помостом, между прочим, прохладно и не так суетно, как наверху. И при этом отлично слышно и видно, что делается рядом и вокруг.
Это'т замолчал, и как понимается по его сконцентрировавшемуся на чём-то виду, то не для того, чтобы перевести дыхание, а он настраивал себя к тому и на то, чтобы и сейчас увидеть, и услышать то, чему он был в своё прошлое время свидетелем. А как только он настроился быть до близости к очевидности красноречивым рассказчиком и вновь оказаться на том своём прежнем месте, под помостом, куда он фигурально уже влез головой наполовину, то он, сделав напротив Публия остановку, зафиксировал на нём взгляд внимательности к каждому движению его сердца, и задушевно, тихим голосом прихватил его сознание вместе с собой под помост в тот момент времени, когда он стал свидетелем одного таинственного разговора.
– Рынок, это такое место, – голосом, а скорей его тембром, проникающим во все сферы разумения Публия, заговорил Это'т, – куда со всех концов Города сходятся не только многие из дорог
– И вот я, пребывая обычным порядком на своём месте, под помостом, совершенно не подозревая и не желая догадываться, что мне нынешней день принесёт, кроме разве что, – здесь Это'т невольно схватился за свой выпирающий живот и приподнял его чуть к верху, – я посчитал нужным и необходимым для себя предугадать желание мангона насчёт нашего сегодняшнего, честно сказать, скудного кормления, – опять этот кусок мяса, будет нам скармливать сгнившие бобы и чечевицу, – только было принюхался к своим, так и распирающим мои внутренности и их потребности мысли, и собрался было заслуженно высказать претензию мангону, – что б тебя так кормили в том месте, которое ты посчитаешь своим домом, – как в этот момент все эти мои справедливые мысли перебивает шум сандалий, подошедших буквально рядом к моему место положению.
Ну и я, скорей следуя привычке, выработавшейся за время своего пребывания в этом своём подневольном положении, а так-то мне не свойственно так себя вести, вжимаю в миг свою голову в плечи и начинаю со всем своим вниманием смотреть в сторону этих сандалий и слушать то, что собирается сказать их носитель. Кто как мне уверенно кажется, не будет меня разочаровывать в деле раскрытия своих тайных замыслов и намерений. И то, что он стоит здесь пока что в одиночестве, большой плюс для меня и присущего мне любопытства, если он ещё к этому окажется человеком разговорчивым с самим собой.
И он им обязательно окажется, как мне большой опыт своего нахождения здесь, под помостом, подсказывает, и я не раз убеждался в таком ходе мысли людей, кто сильно волнуется в своём ожидании кого-то. И эти люди, взволнованные каким-нибудь происшествием в своей жизни, для чего они, собственно, и заняли это место вдали от общественных событий на виду, чтобы здесь, с боковой стороны помоста, в его глубине, как следует подумать над тем, что их привело в такое волнительное и расстроенное состояние души и нервов, отстоявшись в разговоре с самим собой, который действует успокаивающе на нервы, уже легче будут ждать то лицо, с которым у них здесь назначена встреча и которое может поспособствовать им в этом своём немаловажном для себя деле.
И вот только я так верно рассудил насчёт этого остановившегося тут человека, вполне себе в приличных, новёхоньких сандалиях, что говорит уже о том, что этого человека не слишком волнуют вопросы своего безденежного положения, а его нервное состояние имеет для себя иного рода причины, – например, ему всё мало денег, и он крепко раздумывает над тем, за чей счёт ещё больше не быть бедным, – как он выплёскивает вслух свою иронию жизни.
– И сколько я ещё должен ждать … – Нет сил сдерживать в себе всё это возмущение у этого нервного человека, кто стоит ко мне лицом своих сандалий с высокой ножкой. Правда на этом месте он запинается, и как сразу же мной выясняется, то для этого у него имеются основательные причины. – Да почему именно должен?! – Сам с собой начинает спорить и оспаривать себя этот возмутительно нервный человек в сандалиях. И как мне по скрипу его зубов слышится, то он не считает себя быть кому бы то ни было должным и обязанным. Правда тот, кто ему навязывает так о себе думать, и при этом вполне убедительно, раз он сейчас здесь стоит заранее и ждёт того, кого он не обязан ждать, продолжает испытывать его нервы и терпение свои отсутствием.
– А ведь он без толики сомнения в себе думает, что я обязан ждать его прибытия? – вновь вскрываются нервы у этого нервного человека в сандалиях, где он даже не выдержал этого наплыва своих чувств и, подняв ногу, почесал ею голень своей напарницы. – А вот я сейчас возьму, и удивлю его чрезмерно тем, что уйду, и он здесь на моём месте встретит пустое место. – Резко и отчасти резво вначале этого своего предложения высказался этот человек в сандалиях, а как только он подошёл к самой сути, к концу своего предложения, то он стал невнятно звучать и в конце просто канул в лету.