Номенклатор. Книга первая

Сотников Игорь

При этом не сразу понятно и ясно, что больше всего в этом ответе Публия так вогнало в осадок и ступор мысли незнакомца. Сам ответ, так быстро им сообразившийся, или его смысловая направленность, совершенно не сходящейся с планами незнакомца. Где он, видя молодой и беспечный вид Публия, по собственному разумению рассудил, что больше всего и в какую сторону влечёт столь молодого путника – в сторону доступного женского поведения. А тут всё не так как он рассчитывал на этого молодого человека, и это для него такая глубокая загадка. Отчего он решает пересмотреть все свои взгляды не только на этого молодого человека, но и на себя, человека злобного от природы, кто всегда полагался на силу своего разума в своих кулаках и больше, конечно, на слабость чужих голов, и как сейчас он убеждается, то этому приходит конец и нужно для себя искать более существенное применение.

– Что ж, почётно и приветствуется такое слышать в устах только что вставшего на взрослый путь молодого человека, – после некоторой заминки в себе и больше, конечно, в своих мыслях, заговорил незнакомец, – и раз ты желаешь знать, то чем могу, тем помогу. А начну я с самых основ нашего здесь нахождения, на бренной земле – с основ нашего права быть самим собой, права гражданина, на котором и была построена, стоит и властвует наша империя, которая в свою очередь результирует и регулирует нашу гражданскую жизнь. Латулл, принеси кувшин вина, смочить горло! – Орёт незнакомец в сторону кухни, делая такой резкий переход от высокого к сущему.

На что в ответ из другой комнаты раздаётся совсем не голос Латулла, а оттуда раздаётся нисколько Публию не знакомый голос, и он не просто раздаётся, а этот голос возмущается: «Азиний Галл! А нам?!», дающий понять Публию, кто перед ним сидит и как его зовут. А вот Азиний Галл приходит к совсем другому роду понимания, что он в ответ и высказывает тому, кто так на него дерзко рассчитывал. – В греческие календулы выпьешь за мой счёт! – орёт в ответ Азиний Галл, подмигивая Публию.

Публий в свою очередь не может стороной обойти такое проявление дружеского расположения в свою сторону со стороны Азиния, и он отвечает таким же подмигиванием в ответ. И буквально только он отмигнулся, как перед его глазами появился кувшин с вином, мигом доставленный сюда более чем расторопным Латуллом, решившим не тратить время за зря на разговоры, а сразу сообразив доставить к их столу требуемое.

– Вот это другое дело. – Удовлетворённо говорит Азиний, разливая вино по кружкам. После чего Азиний так вдохновенно замахивается в свою сторону кружкой, что у Публий и выхода другого нет, как со своей стороны продемонстрировать такую же резвость хватки, а затем и умение в один заход всё подчистую выпить из того, что в кружке было.

При этом как бы Публий не был сообразителен и умел в подражании Азинию, он всё же всё за ним повторять не успевает делать. И только было Публий перевёл дух после убойного глотка из кружки, как Азиний уже расположился в самом удобном для себя, рассказчика, положении и давай словом располагать к себе Публия.

– Что есть сила закона, на чём она зиждиться и крепится? – задал, скорей всего, риторический вопрос Азиний, чтобы ему было с чего заново начать свой рассказ. – Можешь, да и наверняка думаешь, что на самой силе и суровости поддержания права закона. – А вот такие взгляды на Публия Азинием, предполагающие собой его им некоторое знание, и очень ошибочное по мнению того же Публия, вгоняют его с открытым ртом изумление. А Азиний, явно удовлетворённый такой восприимчивостью своего слушателя к его рассказу и к нему, как великолепному оратору и рассказчику (без чего и самый удивительный и захватывающий рассказ звучал бы как скукота скушная), продолжил восполнять прорехи в знаниях Публия, раз он того сам от него просил.

– А сила закона в том состоит, что он отождествляет собой справедливость. Коя для каждого человека имеет сакральное значение и представление. Но это только одна суть понимания зрелости человека и значения необходимости существования для него законов, регулирующих его общественную жизнь. – Азиний во время своего рассказа не забывает прикладываться к кувшину. – А что есть законы сами по себе? – Вновь Азиний задаётся риторическим вопросом, на этот раз правда глядя не на Публия, а в глубину кувшина, держащегося им перед собой. Что, между прочим, куда как более философски и глубокомысленно выглядит, если бы он своим пронзительным взглядом, размытым большими мыслями и думами о гражданском долге гражданина, смотрел на Публия.

А так он как бы представлен и это отчётливо за ним замечает Публий, человеком с философской целью в жизни, где он смотрит вокруг себя и на вещи рядом с собой, представляющие собой этот мир, не кабы каким поверхностным взглядом, а он буквально зрит в самую суть вещей, в их глубину. А в виду того, что он никогда не забывает о том, что люди рядом с ним находящиеся, не всегда должно могут понять и уразуметь, что он делает, так в упор смотря на них или на вещи неодушевленные, то Азиний, предполагая за Публием такую же недалёкость взглядов на себя (а это подтверждает мысль Публия о том, что он его нисколько не знает) и некоторую предубеждённость против себя (а вот это есть), вот и решил представить свою философию мысли в такой открытости.

Где кувшин с вином в его руке и перед его лицом – это колодец наполненный истинами, а его одухотворённое лицо с таким пронзительным и целенаправленным взглядом, через горло кувшина устремившимся в самую глубину этого колодца истин, выражает его жажду знаний, которые он стремится зачерпнуть из этого колодца. И эта жажда знаний столь велика, что он прямо из горла кувшина начинает глубокими глотками черпать эти знания в себя. И это он делает не из эгоистических соображений – хочу один всё знать, а чтобы через некоторое время, как только внутри него эти питательные капли истины впитаются и станут частью него, поделиться ими с Публием, с таким потрясением и восторгом смотрящего на Азиния, кто так стремителен в деле впитывания в себе жизненных истин. Где сразу одна истина приходит на ум Публия: «В большой семье хлебалом не щёлкай». И Публий не может не восхититься умением Азиния продвигать посредством себя в соседние умы не только своё мировоззрение, но и мудрость житейских истин.

– А законы есть тот системный регулятор правовых отношений граждан, а сама законодательная база является становым хребтом государства. Что же касается самой власти, стоящей в центре внимания и во главе законодательства, функцией которой является поддержание существующего порядка со своей иерархической системой взаимоотношений и упорядочивания жизни, то тут вопрос не так-то прост. – И вот откуда спрашивается, всё это берётся в Азинии, этим своим невероятным для средних умов глубокомыслием подвергающего дисфункции и ввергающего Публия в ничтожность своего мысленного бытия. Хотя он об этом не спрашивается по причине хотя бы того, что этого некому сделать, а единственный, кто мог бы задаться этим вопросом – Публий, то он так сражён в своё небытие столь многоуровневой умственной составляющей Азиния, что прямо онемел весь в себе. И его только одно спасает от окончательного умственного спазма – его брошенный взгляд в сторону почти пустого кувшина, откуда черпались все эти глубокие истины и воззрения на мир Азиния.

А когда в полуприщур своих глаз, как это сейчас делает Публий, частично видишь истинную подоплёку некоторых вещей и недостижимых до этого момента твоему пониманию поступков людей, то это позволяет, окончательно не свихнувшись, не поразиться в своих умственных, а затем уже в гражданских правах, и остаться при своём уме и мыслях, и Публий оттого не будет задаваться всяко лишними вопросами.

Что же касается Азиния, уже с носом заглянувшего в глубину кувшина, крайне его удивившего тем, что на все его требования поделиться ещё каплями истин, он был глух, – он даже щелчком пальцев по его стенкам это проверил: как есть пуст и глух, – чему он не мог поверить и решил воочию убедиться в том, что это не обман его слуха, – тревожат часто меня голоса моих избирателей, заявляющих с чего-то, что как только я был избран в преторы, то в тот же момент оглох к их нуждам и чаяниям, – для чего и заглянул так глубоко в глубину кувшина.