Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Что это вы с-сдесь, Сао Седар? Не пора ли Вам пора?..
Я оборачиваюсь, ловя краем глаза, на границе дохлого света и оживлённой тьмы, фигуру Норда – и в этот момент мне приходит смс от Коркорана: «Мы спускаемся. Всё чисто?». И я два раза говорю «Да» – один раз вслух, второй раз пальцами. А потом несу какую-то чушь про внезапный скачок в магнитном поле этого корпуса, и как я здесь уже три часа лазаю с тестером и не могу найти никаких признаков аномалии, и что вот решил покурить, хотя давно завязал, чтобы прислушаться и понять, приборы это сбоят, или на самом деле скачок был, да сплыл…
Я всё говорю, рассыпая серебряно-лживые слова, словно несъедобные карамельки в блестящих фольговых фантиках. Мы идём прочь, и за спиной остаётся 7/1 корпус, вымороженно светящий в глубочайшую ночь голубоватыми окнами, и аллея с каштанами, и юная светловолосая девушка с разбитыми губами и кляпом во рту, которую тащат прочь – точно так же, как я тащу сейчас Норда… Вот только она уже больше никогда не увидит этого корпуса, каштанов, дня или ночи. Никогда.
В какой-то миг перед тем, как вслед за Нордом переступить порог административного корпуса, мне захотелось вцепиться в директора и заорать «Спасите Хелен! Они сожгут её, и наступит самое страшное, что может случиться – никогда!!». Но я вспомнил высокомерно-нежное белое личико в обрамлении льняных волос; вспомнил, как она смотрела, когда сказала «В моём корпусе совершенно нечего делать нулевикам, здесь живут нормальные люди»; вспомнил, как ходила с алым пятном от пощёчины Линдуся Глебофф, осмелившаяся сказать что-то, что не понравилось госпоже Шульц…
Вспомнил – и, закусив губу, промолчал. Мы остановились в тускло освещённом холле, похожем на станцию подземки, друг напротив друга. Моё враньё как-то само по себе сошло на нет, голос мой затих и прервался – так струйка воды, текущая из открытого крана, слабеет и исчезает ровно в час ночи, когда отключают коммуникации. Норд взирал на меня с холодным безразличием, чуть выгнув вниз левый угол губ. Кажется, он тоже знал цену рассыпанным у его ног серебряшкам…
– А вы не хотите сказать мне что-то ещё, Сао Седар? – без малейших признаков интереса спросил Норд спустя минуту. Я невольно покосился через стеклянную дверь на смутно виднеющуюся за кронами каштанов высокую трубу крематория над двухэтажной пристройкой к зданию инфекционки.
– Нет, господин директор Антинеля… Я могу идти? – тихо отозвался я, стараясь не ёжиться под взглядом чёрных антрацитовых глаз Норда. В гулкой тишине пустого холла тоненько звенели в колбах ламп спиральки накаливания – или то звенел, отражаясь эхом, чей-то далёкий крик?..
– Это уж вам самому решать, Сао, – непонятно ответил мне на это директор Антинеля и, так же бесшумно, как и появился, исчез прочь, в стылый холод чьей-то последней ночи. Я остался среди молчания – золотая муха в куске янтаря. На фоне опустошённого желания рухнуть в постель и немедля всё забыть пробежала рябь беспокойной мысли: а зачем Норд шёл в общагу к химикам?.. И куда он ушёл теперь, если его кабинет – на одиннадцатом этаже этого же корпуса?..
Но я выкинул её из головы (всё ведь кончилось хорошо,… не так ли?), и успокоил сам себя, и тщательно вымарал из памяти этот кусочек предзимья – так, что спустя годы еле-еле смог увидеть истинное его содержание. Там, под чернилами счастливого неведения…
– Смотрите на это проще, Седар, – неожиданно сказал Садерьер, мигнув. – Если бы вы не убили Хелен, Хелен убила бы вас. Или лишила себя, опутав узами – даже и не знаю, какой вариант хуже.
– Я уже… – несколько невпопад нервно отозвался я, инстинктивно прижимаясь лопатками к стене: от этого делалось спокойнее. – День, я не командор войны, и тем паче не непонятное нечто вроде Норда. Я обычный нормальный человек, и я не хочу ни во что ввязываться. Не думаю, что Ливали настолько дурна и упряма, что сунется в Антинель в третий раз…
– Конечно, нет, – Дьен повёл плечами. – Элен мыслит, как стратег, создавая многоходовки. Если у неё не сработала наглость и открытость, а потом провалилась хитрость и обман, она возьмёт силой. Я подозреваю, что вот-вот может начаться оккупация здания. Часть её офицеров Рейнборн и ла Пьерр уже ликвидировали, часть сейчас ушла сама. Но это не бегство, это отступление и перегруппировка.
– Тем более мне нужно оставаться здесь и защищать Антинель, – я сглотнул, вспомнив, как висела на волоске моя драгоценная жизнь. – А вы с Полем поможете Норду. Нельзя оставлять дыры…
– Хм, ну… может, вы и правы, – Садерьер почесал мизинцем тоненькие усики. – Просто ставить на Бониту я бы не рискнул. Он самое уязвимое и слабое звено в той цепи, что я хочу накинуть на Элен.
– А ты его разозли как следует. Вот что-что, а выбешивать людей ты умеешь мастерски, – коварно предложил я не без ехидцы. Дьен посмотрел на меня с отвращением, но нашёл силы смолчать.
Мы помолчали; ветер тёк по руслам коридоров, еле заметно касаясь одежды и щёк.
– Хорошо. Оставайтесь здесь, – в конце концов, медленно произнёс Садерьер, глядя куда-то сам в себя. – Положусь на то, что Норд знал, что делал, отдавая вам власть над этим зданием. Я поеду в Некоуз один. Если всё сложится удачно – для вас я вернусь уже завтра к закату. Если нет… я вообще никогда не вернусь. Удачи вам, Сао. Будьте достойны называться директором Антинеля.
Мы пожали друг другу руки. Дьен ушёл, не оглядываясь, а я опять потёрся спиной о стену и еле слышно прошептал, закрыв глаза и улыбаясь углом рта:
– Слышал, Антинель? Я должен быть тебя достоин…
...Если вам кто-то скажет, что это замечательно и восхитительно – быть директором Антинеля – не верьте этому чудовищу, и бегите от него со всех ног, не разбирая направления и не слыша крики «Стой, одумайся!» из-за спины. А если уж стали… привыкайте видеть мир таким, какой он есть.
====== 37. Встреча на Эльбе ======
«Варкалось», – подумал Камилло, глядя на небо, которое заволакивало мутной плёнкой непогоды. Клонящееся к закату солнце светило вполнакала, словно лестничная лампочка, и казалось каким-то больным. Потом Диксон посмотрел на Поля, который плёлся рядом, руки в карманы, и продолжил: «Хливкие шорьки пырялись про наве. Чёрт, Кэрролл гений, это ж прямо про нас с Бонитой написано. О, бойся Бармаглота, сын и всё такое прочее. Боимся... куда деваться...».
Он поколупал ногтём кулёк с семенами кровежорок, буквально жгущий ему карман, и тихо вздохнул. Похожие на двух умирающих бабочек-ночниц, они с Полем еле шли по узкому разбитому тротуару меж застывающими к сумеркам лужами – в них плавал колотый лёд и тускло блестело битое стекло от лампочек. Преддверья Кирпичного были пусты – старые деревянные бараки мёртво пялились на Камилло провалами пустых окон и подъездов с сорванными с петель дверьми. На старом фонарном столбе, густо поросшем волчаткой, сидела серая птица, то и дело тоскливо кричавшая в сторону исчезающего за рванью облаков солнца.
– Кыш, плакальщица, – неожиданно окрысился на пичугу Бонита и швырнул в неё обломком кирпича. Птица издала пронзительный вопль, в котором слились мяуканье кошки, плач младенца и гудок заблудившегося в тумане корабля, и странным нырком сорвалась с верхушки столба, пропав за поросшими мхом крышами домов. Поль сердито плюнул и защёлкал пальцами, отгоняя беду.
– Зараза, это кричайка, – объяснил он порядком озадаченному Диксону. – Вообще, она ночная птица, но иногда выползает и днём, вот как сейчас, если свет слабый. Сидит и орёт на солнце, чтобы поскорее исчезло. Если встретил кричайку днём – по тебе плакать будут... Плохая примета, знаешь ли. В неё даже ведьмы верят.