Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Ну, вы тут подметите, – прорезался голос у Моллара, – и мойтесь на здоровье. А я пошёл, пошёл-ка я отсюда, пошёл-ка я домой…
– Истина где-то рядом, – Дейла спрятала руки за спину и обличительно уставилась на утёнка прокурорским взглядом. Утёнок со счастливой улыбкой безмятежно дрейфовал в корыте.
– Говоришь, Седар, в этой петрушке присутствует цикличность?
– Это не я говорю, а Моллар, – несколько контуженно отозвался я, поскольку появление корыта с утёнком в пустой душевой никак объяснить не мог. Волны соединяют грани, меняют ткань реальности, создают переходы из мира в мир. Но никак не создают и не переносят материальные объекты! Волны не могут напрямую влиять на материю. А вот, скажем, нуль-поле, если вспомнить некоторый мой жизненный опыт, связанный как раз с переносом материи…
Я притих на табуретке. Это не укрылось от бдительной Дейлы.
– Пойдём-ка покурим-ка, Сао, – цепкой крысиной лапкой Барклина секретарша схватила меня под локоть и практически выволокла на лестничную площадку. Здесь было холодно и светили голубые лампы; несколькими этажами ниже, в черноте пролётов, что-то негромко гудело.
Дверь соседнего крыла поскрипывала на сквозняке. Я отсутствующе смотрел, как Дейла распечатывает пачку «Vogue». В голубом холодном свете её кожа казалась мертвенно-белой, домашняя красная маечка приобрела неприятный бурый оттенок, словно засохшая кровь, в складках юбки прятались тени. Не люблю я галогеновые лампы. Не люблю.
– Что-то Шарль не идёт, он вроде домой собирался, – заметил я, чтобы стряхнуть наваждение.
– Наверное, уже очухался и теперь впаривает моим соседям новые небьющиеся лампочки или супер-веник для выметания осколков, – Дейла усмехнулась и выпустила из узких губ изящное колечко дыма. У меня так никогда не получалось. – Я так понимаю, завтра вся эта красота переберётся в гости к нашим волновикам в десятый корпус?
– Правильно понимаешь, – я облокотился на широкие деревянные перила и устало прикрыл глаза.
– Мне кажется, все эти события так и останутся неразгаданными. Слишком уж поздно мы спохватились. И слишком уж непонятные они, просто пьеса абсурда какая-то.
– Истина где-то рядом, – повторила Дейла, щелчком ногтя стряхивая пепел в лестничный пролёт («Вот повезло кому-то, если он в этот момент там шёл!» – подумал я).
– А утёнок славный. У меня в детстве был такой. А у тебя, Седар?
Я покачал головой. Я редко вспоминал о своём детстве в беззаботном лете золотого Ассама. Все те солнечные дни, все мои улыбки, смех моих родителей украла чёрная тень войны. И если бы не смутные и данные природой знания о сущности нулевой физики, то имя Сао стояло бы седьмой строчкой на фамильном надгробии семьи Седар. Детство кончилось в тринадцать лет…
Детство кончилось, а вера в странные сказки осталась навсегда.
– Я бы на твоём месте, – задумчиво сообщила Дейла, – поотиралась бы в волновом. Жаль, что сама не могу – завтра к Баркли приходят заказчики, он один не сладит. Раньше Норд помогал, а теперь что? А теперь у нас ла Пьерр, который слишком апельсин и практик, чтобы вмещать в себя всю местную иррациональную муть, и Оркилья, которая хочет ла Пьерра в крематорий, в майонезную банку и в земельку. А сама Оркилья хочет в кожаное кресло Норда, за его письменный стол…
– Хотеть не вредно, – абстрактно отозвался я. Страусиная политика ла Пьерра в отношении первого корпуса, то есть бюджетников, то есть нас, меня очень нервировала. Окада третью неделю плюётся кипятком и не разговаривает с нами, а Айвин обещает уйти работать на Цветоградскую АЭС, если её волновому опять не выделят квоты. Честно говоря, я всё сильнее задумываюсь над тем, что пора нацепить лыжи и пойти в партизаны. У меня есть квартира в Марчелле и готовая к защите докторская… Что мне теперь ловить в этих соснах, когда Норд исчез неизвестно куда, и никто не будет заниматься первым корпусом, и давать деньги на наши изыски, и помогать в исследовательской работе? Ответ: в лучшем случае, это будет геморрой от сидения на заднице в опустевшем отделе. В худшем, это будет «сокращение штатов», а я хорошо знаю, как эти самые штаты сокращают у нас в Антинеле.
– Короче, помыться мне сегодня не судьба, – философски закруглила наш перекур в одни ворота Дейла, – так что я сразу спать. Или ты меня пустишь к себе помыться, Седар?..
– Нахалка, – развеселился я от этой танковой атаки на мою личную жизнь.
– А ты как думал, – удовлетворённо отозвалась Дейла, чмокнула меня дымными алыми губками в левую скулу и ушла, довольно хихикая и пожелав через плечо спокойной ночи.
Спускаться по тёмным лестничным пролётам, где в гулкой пустоте бродит эхо чьих-то шагов, было страшновато. Но я всё-таки пошёл – на ходу всегда легче думается. Два этажа подряд света не было; на шестом в вахтёрке, пустой, как ракушка древнего моллюска, яростно полыхала белая ртутная лампа. И столь же яростно надрывался на столе допотопный телефон.
Странно – почему-то показалось, что кто-то звонит мне. Именно мне и никому иному.
…С замирающим чувством обречённости я захожу в вахтёрку. Белый ртутный свет заливает выкрашенные салатовой краской стены, металлический сейф в углу, глупо-ненужные графики мытья мест общего пользования под стеклом на столе. Я снимаю трубку с вздрагивающего в жестяном звоне аппарата и подношу её к виску, как заряженный пистолет. В груди – холод и скрученный комок неясных предчувствий.
– Алло, – говорю я негромко, глядя сквозь открытую дверь на штрихи перил и ступеней. В трубке – тишина и ощутимый скорее нервами, чем слухом, звон огромного пространства. Потом прямо возле уха раздался негромкий сдавленный смешок. Очень почему-то знакомый.
– Привет из Номонхана, Сао Седар, – отчётливо произнёс слегка насмешливый, приятный мужской голос с лёгким акцентом. И тут же – суматошно короткие сигналы отбоя… Я очень аккуратно положил трубку обратно на телефон. Зачем-то похлопал по ней ладонью. На сгибе безымянного пальца алела капелька крови – наверное, ссадил о деревянные перила,… не помню.
Вот мне интересно, а где же вахтёр? Крадучись, я подобрался к слегка перекошенной двери в крыло, заглянул. Длинный общежитский коридор на двадцать комнат, тусклые зеленоватые лампы, где-то журчит вода. Ни под одной дверью не горит света – то ли народ уже спит (это в восемь-то вечера? хм…), то ли ещё не пришёл со смены (что более вероятно).
Ниотчего сделалось жутко. Проклиная всё на свете (но в основном, заварившего всю эту кашу Моллара), я на цыпочках пробрался к середине коридора – там на редкость логичный архитектор сообразил сделать холл с балконом и лифт. В холле было чуть светлее за счёт проникавшего сквозь окна и метель отблеска рыжих фонарей над подъездом.
Нет, хватит с меня лестниц и размышлений на ходу. Хочу домой, в знакомый до последней герани, слегка обшарпанный и попахивающий канализацией, но такой родной 4 корпус!