Нопэрапон

Олди Генри Лайон

Увы! Феномен-остеохондротик настоял на «приватном» осмотре, явно не желая лишний раз показываться в поликлинике (где успел побывать, раздобыв в регистратуре «дачный» телефон Ивановой).

«Надо будет устроить им нагоняй. Дают телефон кому ни попадя!» — думала Зульфия Разимовна, споро накладывая манжету тонометра на оголенную руку пациента.

Монахов зачем-то с самого начала потребовал, чтобы она надела резиновые хирургические перчатки. Словно боялся заразить врача какой-то кожной болезнью. Зульфия Разимовна согласилась, но заподозрила, что у

Владимира Павловича не все в порядке с головой. И вообще, Монахов был весь дерганый, нервный — хотя его состояние скорее походило на невроз или угрозу истерии, чем на серьезное психическое расстройство.

Кстати: прямо с порога Монахов попытался всучить ей стодолларовую купюру, но Зульфия Разимовна…

Нет, не то чтобы отказалась.

Просто заявила: «После поговорим».

— После чего? — удивился гость, хлопая белесыми ресницами.

Глядя на него, было трудно представить себе более безобидную личность.

— После осмотра.

Давление у пациента оказалось слегка повышенным, но в пределах нормы для его возраста. Остеохондроз и тахикардия, естественно, никуда не делись, варикоз также наличествовал; кардиограмму снять было не на чем, но слабые шумы в сердце прослушивались и так.

Плюс общее психическое возбуждение.

Зульфия Разимовна вспомнила про измеритель электропотенциала кожи — в принципе, игрушка, но, раз нет ничего другого, надо задействовать хоть это.

По распоряжению хозяйки Владимир Павлович тщательно вытер вспотевшие ладони чистым полотенцем, осторожно опустил правую на контактную пластину. Иванова, припоминая соответствующий регистр, щелкнула тумблером, повернула переключатель. Стрелка, поколебавшись, остановилась на отметке, соответствующей, согласно таблице, «человеку, ведущему малоподвижный образ жизни», да еще и «в состоянии средней усталости».

Что и требовалось доказать.

— Знакомая штука! — заявил неожиданно Монахов, дернув щекой. — Помню, раньше кругом стояли… за двадцать копеек. «Тест для экстрасенса». Мы однажды с сыном… на спор… с сыном…

Он вдруг напрягся, глаза его страшно сузились, ладонь присоской прилипла к контактной пластине.

Стрелка с отчаянием загнанного зверя метнулась к крайней отметке шкалы. Иванова рефлекторно переключила диапазон, но прибор зашкалило снова, а потом что-то щелкнуло, красный индикатор мигнул и погас; в комнате явственно запахло паленым.

— Ой… простите!

Поздний визитер отшатнулся, вскочил, испуганно пряча руку за спину; а доктор Иванова все продолжала тупо смотреть на мертвый прибор.

Только что этот задерганный, усталый человек на ее глазах просто-напросто сжег прибор, сам не понимая, что он делает. Или понимая? Насколько знала Зульфия Разимовна, сжечь измеритель потенциалов было практически невозможно (если только не подключить его напрямую к розетке!) — хотя многие, мнившие себя «экстрасенсами», пытались это сделать.

Всякий раз — безуспешно.

Всякий раз, кроме этого…

ДМИТРИЙ

— …А

Борман от него сразу спрятался! Представляете?! Никогда он у меня никого не боялся. А тут вдруг — скулит, ко мне жмется, а после вовсе под диван забился. И пока этот… Монахов был в доме — не вылез! Я вся прямо извелась, пока он не ушел. Пожалела, что согласилась на визит. Сижу потом, на столе сто долларов валяются (оставил, значит, не поскупился!), а голова просто раскалывается. Слабость накатила, тошнит… как при беременности. Правда, отпустило быстро. Я к телефону — работает! Вот, Лене на сотовый дозвонилась…

Что ж ты так оплошал-то, партайгеноссе Борман? Я бросаю взгляд на сидящего рядом пса, и пес отворачивается, словно понимает, о чем речь.

Борману стыдно.

А я вспоминаю случай десяти— или даже двенадцатилетней давности, когда мы целой компанией возвращались после тренировки к трамвайной остановке. Помню, тогда и Олег был, и сам Шеф, у которого Олег учился (да и я пару лет сподобился — повезло!), и еще кое-кто из инструкторов. Топаем мы через проходной двор, как вдруг из-за угла навстречу выметается здоровенный мраморный дог-переросток — и на нас! Молча. Причем явно не с намерением поиграться.

Псина та еще, килограммов семьдесят весом и мне по пояс ростом, если не выше. В общем, приятного мало.

Как у меня в руках та штакетина оказалась — потом, хоть убей, вспомнить не мог, В общем, Олег рядом в какой-то злобной стойке стелется, глаза бешеные; я руку со штакетиной отвел — примериваюсь, потому как чую: второй попытки мне не дадут; кто-то уже на дерево карабкаться начал, кто-то кирпич на земле нашаривает… А Шеф стоит себе, курит. Лицо безмятежное, круглое; не лицо — луна в ночном небе. Когда догу до нас метров пять осталось, он окурок бросил, ботинком наступил — и РЯВКНУЛ! Да так, что стекла в окнах задрожали, а у меня у самого душа в пятки ушла.

Чуть не приварил Шефу штакетиной от большого сердца.

Я впервые видел, как здоровенная псина в совершенно запредельном ужасе тормозит, словно в мультиках, всеми четырьмя лапами, и как под этой псиной тут же образуется лужа…

Вот не помню: был тогда с нами Монах или нет?

— …Да, чуть не забыла! Я ему говорю: тут вами ребята из вашей секции интересовались. Вы бы связались с ними. А он: «Интересовались? Ну, тогда передайте им вот это. Думаю, им станет совсем интересно». И видеокассету из сумки достает. Я ее посмотреть не успела, да и не разбираюсь я в ваших играх

— кассета вроде учебная какая-то. Я сейчас принесу.

— Ладно. — Олег допивает чай и отставляет чашку в сторону. — Спасибо за гостеприимство; и вообще — спасибо. А кассету завтра проглядим. Сейчас все равно мозги уже не работают.

Ни я, ни Ленчик не возражаем. Мозги действительно работают плохо, и, несмотря на крепкий чай, все сильнее хочется спать.

Интересно, удастся ли поймать машину — в четыре-то часа утра?

Пешком переться совсем не хочется — а тут еще и журналы эти барнаульские, полная коробка…