Нортланд
Шрифт:
Вспышки стали сильнее.
Лиза. Рейнхард. Маркус. Ханс.
Маркус целовал Лили. Не Лизу. Лиза танцевала, прыгая по осколкам с обаянием деревенской дурочки. Ханс с ожесточением крушил зеркала, потому что вместе с его тоской уходило и много боли.
Мне нужно было связать их, мне нужна была нить, проходящая сквозь них.
Вспышки стали все ярче, а точки зрения сменялись и сменялись. Я увидела себя саму в постели, я видела кенига, я видела людей в одинаковой форме, сидевших за длинным столом. Воспоминания, мысли, все мешалось, и я
Я поняла, что они видят по-разному. Рейнхард всюду ищет зеркала, Ханс смотрит чуть поверх людей, чтобы не смущать их взглядом в глаза, Маркусу часто кажется, что все пылает где-то вдали. А Лиза видит ярко, как будто кто-то подкрутил ей настройки контрастности. Потом я увидела Карла.
Усилием воли я остановила разум на нем. Карл? Он был словно кадр из фильма. Значит, разум принадлежит Лизе. Или это разум Отто? Я слушала его голос. Он казался мне каким-то удивительно чужим.
Прикосновения Рейнхарда не давали мне погрузиться в это (воспоминание? или все происходило сейчас?) слишком глубоко, иначе я утонула бы.
— Покажи пропуск, — говорил Отто. Голос его приобрел странную механистичность, как и движения Карла. Я узнала место, куда он пришел. Дом Жестокости. Во дворе были цветущие деревья. Без черных машин вокруг все выглядело таким безмятежным.
Карл показал пропуск охраннику. Это был человек, в нем не было ничего необычного. Солдаты появлялись здесь по ночам. Вряд ли у кого-то в Доме Жестокости достало бы сил сбежать.
— Стреляй ему в голову, — сказал Отто. Карл достал пистолет быстро и без единой эмоции на лице. Так не убивают. Так перекладывают с места на место вещи, размышляя о чем-то совсем другом.
Он выстрелил охраннику в голову, и я увидела, как кровь и мозги украсили стену.
Все прервалось, остались белые вспышки, затем я познакомилась с самой собой — бледной, болезненной. Я мотнула головой, мне не хотелось на это смотреть. Но я больше не могла сосредоточиться. Мне хотелось вычленить воспоминания Лизы (принадлежавшие на самом деле Отто, он показывал их ей, как фильм).
Я слышала его холодные приказы, совсем не вязавшиеся с Отто, которого я знала. Иногда в меня врывался гром выстрелов. Я видела кровь. Карл был ранен, его рука кровила. Он не чувствовал боли, потому что Отто запретил ему. Повествование было прерывистым, и выстрелы сменялись пустотой, блеском осколков передо мной.
Затем я увидела, как Карл вводит код на одной из дверей. Кирстен Кляйн была совершенно обнаженной, и Отто не приказал Карлу дать ей одеться. Карл взял ее за руку, упирающуюся, но молчаливую, и Отто сказал:
— Говори: Это я. Я здесь, чтобы помочь.
Он не называл своего имени, но Кирстен каким-то странным образом все поняла.
Чем дальше, тем сильнее мы все стягивали нить между Лизой, Рейнхардом, Маркусом и Хансом, и тем отрывистее становились воспоминания.
Снова выстрелы, украденная машина, сирена, лес.
Долгий-долгий
И вместе с тем — сегодняшний день, прокручивающийся снова и снова. Мы приближались к настоящему. Звон стекла становился все явственнее. Все закончилось, когда связь стала слишком крепкой.
Последним, что я увидела, был окровавленный Карл. В груди у него была дыра, и дышал он со свистом. Кирстен Кляйн пыталась остановить ему кровь. Они были на шоссе.
— Скажи: у меня в кармане адрес. Ты должна поехать туда, — говорил Отто.
Кирстен Кляйн зашептала:
— Подожди, подожди, он умирает!
У нее оказался мелодичный, красивый голос. Он нужен, чтобы петь, а не кричать.
— Скажи: за нами гонятся. Нет времени. Ты должна попасть туда, где я.
Отто казался мне невероятным. Словно страшный, чуждый бог.
Отто сказал:
— Убей себя.
И прежде, чем Кирстен сумела среагировать, Карл выхватил пистолет и выстрелил себе в висок. Так же быстро, как тому охраннику. И я подумала, это ведь не актер, который играет роль Карла.
Это Карла больше нет.
С ним вместе все и закончилось. Я оказалась на руках у Рейнхарда, в темной комнате, полной осколков. Несмотря ни на что, я чувствовала себя счастливой.
Это было усталое удовлетворение от хорошо сделанной работы.
Глава 18. Материализованная идеология
Я чувствовала нечто новое, еще одну нить, протянувшуюся между ними.
— Лиза, — сказал Ханс. — Ты не могла бы уточнить у Отто, далеко ли они?
И я поняла, что Ханс впервые назвал Лизу на "ты". Другого подтверждения мне и не было нужно. Я с опаской посмотрела на осколки внизу, крепко вцепилась в Рейнхарда, но он, кажется, не собирался меня отпускать.
Лиза запрыгала, не обращая внимания на осколки, впивавшиеся ей в ноги. Нежная, маленькая. Русалочка, которая не чувствовала боли, и поэтому победила.
Голос, правда, оставался при ней.
— Братья! Братья! У меня есть братья! Это так здорово! Вы даже не представляете! Хотя нет, представляете, ведь вы теперь мои братья, и вы тоже это чувствуете!
Восторг, охвативший ее, как всегда казался немного наигранным, но сейчас в нем было нечто пронзительно-звенящее. Наверное, с такой же физиологической радостью я вдохнула бы воздух после того, как надолго задержала дыхание.
Ивонн осторожно переступила через осколки, сказала:
— Так, теперь можно и нужно выпить. Где бокалы, Ханс?
— Одну минуту, фройляйн Лихте, сейчас я все покажу.
Ивонн вышла, и все что от нее осталось — приплывшее в ванную облачко сигаретного дыма, которое отогнала от себя Лили. Она раскраснелась и выглядела недовольной ситуацией в целом и собой в частности. Маркус с пародийной галантностью подал ей руку, но Лили мотнула головой, затем показала израненные костяшки пальцев.