Норвежский детектив
Шрифт:
Но все это говорится не ради критики. Ибо смешение стилей придает череде залов особый шарм, а здешние пирожные, хоть и неуклюжи на вид, но зато самые вкусные во всем городе и, как всё остальное, чем потчуют в кафе, выпекаются прямо на месте. И уже в третий твой приход сюда буфетчица за стойкой знает, берешь ли ты к кофе сахар и сливки, или нет.
Я часто захожу в «Три зала», когда мне хочется побыть одному, без особого риска встретить знакомых. В тот день я обосновался в самом дальнем из четырех залов на втором этаже, с кофейником, «Дон Кихотом» Мигеля де Сервантеса Сааведры и попытался забыть свою стычку с Королевской
Собеседники поднимались по лестнице на второй этаж.
Это были мужчина и женщина. Мужчину я узнал.
Им оказался Марио Донаско. Водитель такси из Кесон-Сити.
Он пришел в сопровождении худощавой, небольшого роста женщины, судя по внешности, тоже филиппинки. Но это не была его сестра.
Мне она показалась чем-то знакомой.
Заметив меня, Марио заговорил по-английски. Мне не упомнить такой же широченной улыбки, в какой расплылось его лицо.
— А, Антонио! — воскликнул он с таким жаром, будто мы с ним были хорошо знакомы долгую жизнь. Он повернулся к невысокой женщине, стоявшей с застенчивым видом.
— Тереза, — сказал он, — это Антонио. Я тебе рассказывал о нем в автобусе. Антонио, это Тереза Рённинг. Она замужем за норвежцем. Полиция использует ее в качестве переводчицы на допросах Марселы.
— Вообще-то я работаю учительницей нулевых классов, — уточнила она с какой-то робкой улыбкой. — В Клэбю.
«Клэбю» она произнесла правильнее, чем он «Рённинг».
— Я тебя здесь раньше встречала, — прибавила она.
— Я тоже тебя видел, — сказал я, поняв, почему она показалась мне знакомой. Обычно она сидела в нижнем зале, в «Каминном», одна или в обществе других женщин.
— Тереза пригласила меня на обед, — объяснил Марио.
Он пододвинул ей стул, и она села прямо напротив меня. Вообще-то она собиралась сходить вниз что-нибудь заказать, но он и слышать об этом не захотел. Когда он вышел, она заговорила по-норвежски. У нее оказался заметный акцент, но я вполне понимал ее.
— Грустная история, — заметила Тереза Рённинг. — Я имею в виду историю с Марселой Фьелль. Очень грустная. И не единственная.
— Не единственная?
— Таких много, — пояснила она. — Не тех, что мужей убивают. А тех, что живут с такими мужьями, как у Марселы. Таких филиппинских девушек много.
В ней прибавилось уверенности. И она стала больше похожа на норвежскую учительницу нулевых классов.
— Переезд Марселы в Норвегию связан с клубом знакомств по переписке, — продолжила Тереза.
— Верно, — подтвердил я, — об этом писали в газетах.
— Тебе что-нибудь известно о таких клубах? — спросила она.
— В свое время я переписывался с одной филиппинской девушкой, когда был подростком.
Тереза Рённинг кивнула.
— Утверждают, что филиппинки больше всех в мире такой перепиской занимаются. Возможно, потому, что на Филиппинах многие знают английский. Мы ведь были американской колонией до 1946 года.
— Я знаю. У американцев там до сих пор две военно-морские базы.
— Марсела была членом норвежского клуба знакомств по переписке, который называется
Марио вошел в зал с полным подносом. Он взял кофе и шоколадные пирожные для них обоих.
— Решил, что нужно попробовать что-нибудь норвежское, — засмеялся он. — Это ведь типично норвежское, верно?
— Типично норвежское, — подтвердил я.
— Masarap, — сказал Марио Донаско с таким видом, будто ему нравилось то, что он ел.
— Я рассказала Антонио о «Филконтакте», — объяснила Тереза Рённинг. Она тоже опять заговорила по-английски. Казалось, манера ее поведения изменялась, когда она переходила с языка на язык. Теперь она снова стала осторожной, несколько застенчивой филиппинкой.
Марио Донаско посерьезнел.
— Мне надо поговорить с Мюрму, — сказал он.
— С Мюрму? — переспросил я.
— С Рагнаром Мюрму, — уточнила Тереза. — «Филконтакт»— это его фирма. Он живет в Люндаму.
В ее голосе послышались нотки отвращения. Как будто «Филконтакт» или «Рагнар Мюрму» не просто слова, а непристойные ругательства. Мне это было не совсем понятно. В пятнадцать — шестнадцать лет я переписывался с девушками и парнями, больше с девушками, из семи или восьми разных стран с помощью таких вот клубов знакомств. Из их писем я почерпнул много знаний о мире, о том, как думают мои сверстники в других странах. Ничего плохого в том, что люди таким образом завязывают более или менее прочные отношения, я не видел.
— Это из-за Мюрму Марсела переехала в Норвегию, — вступил в разговор Марио. — Ей было восемнадцать, когда она вступила в клуб друзей по переписке на Филиппинах. А начала она переписываться с иностранцами с десяти лет. У Марселы была большая коробка с письмами от молодых людей со всего света. Постепенно друзья ее становились старше, как и она сама. Три или четыре раза она крепко влюблялась в парней с другого конца земли, в их манеру писать, в их фотографии, что от них получала, в мечту о том, чтобы когда-нибудь увидеть эти страны, о которых она так много знала. Но все это время рядом с ней был ее Эдуардо. Они знали друг друга с самого рождения Марселы. И должны были пожениться. Через год или два. Или, может быть, через три. Так они решили. А потом появился этот Мюрму. То есть не сам Мюрму, а его клуб знакомств. Тогда Марсела стала получать письма от взрослых мужчин, мужчин зрелых, уже в возрасте, годившихся ей в отцы. Они писали ей, что у них есть красивый дом и большое хозяйство, что они имеют хорошую работу и неплохие доходы, а еще всевозможные технические приспособления для работы по дому.
Марсела смеялась, — рассказывал Марио. — Она смеялась вместе с Эдуардо над этими старыми хрычами, которые с удовольствием женились бы на ней. Потому что Марсела не хотела выходить замуж за старика, она собиралась сыграть свадьбу с Эдуардо. Но потом Эдуардо перестал смеяться. Он заметил, что Марселе нравилось читать эти письма, эти красивые слова о том, как ей будет хорошо, если она переедет в Норвегию. Он заметил, как она стала еще больше прихорашиваться всякий раз, когда получала письмо от мужчины в солидном возрасте, который писал, что если она хотя бы вполовину так прекрасна, как на полученной им фотографии, то она в десять раз изумительнее любой норвежки, какую он только встречал у себя на родине.