Носители искры
Шрифт:
Они высадили меня у подножия монастырской горы и быстро ретировались. Я стал подниматься вверх, автоматически подчиняя монастырскую охрану, заподозрившую было во мне нечто неладное, а потом и монисков. Некоторые из них испугались и стали хвататься за свои кресты, но я быстро привёл их в чувство, вообще запретив касаться кристаллов в принципе. Что это, в самом деле, за дурость - взрываться, чуть только почуешь опасность?! Нет уж, в своём доме я такого не потерплю!
Тропинка вывела меня к воротам, через которые я вошёл в здание монастыря.
– Ну, что вы замерли, как на параде?
– спросил я уже выстроившихся
Они не ответили, молча пялясь на странного пришельца. Я мог бы их полностью подчинить, заставив действовать, подобно роботам, но зачем, если всё было давно придумано, и каждая из нянек знала, что ей положено делать? Моё вмешательство только нарушило бы порядок, соблюдавшийся десятилетиями, парализовав привычную жизнь в монастыре. Даже не вникая в подробности, я видел, что всё тут весьма мудро устроено. Будет желание, легко в этом разберусь, - решил я, приказав меня не бояться и воспринимать как самого почитаемого члена их многочисленной монастырской семьи.
– Это балахон моего пятого мона, - сказала одна из девчонок, показав на мою одежду.
– Где он?
– Балахон - мой, - возразил я, глядя в её круглое лицо, такое бледное, что сквозь кожу проглядывали синие жилки вен.
Кое-где всё ещё просматривались веснушки, которые некогда в изобилии теснились на носу и щеках. Перед глазами одним махом промелькнула череда её отражений в зеркале, с того момента, как она посмотрела туда впервые, и до сегодняшнего дня: я увидел, как она росла и менялась. Девочка стояла, опустив взгляд в пол, я захотел посмотреть ей в глаза, и она тут же подняла голову, уставившись на меня своими светло-карими пятаками. Командуя её околистом, можно было управлять её телом, заглянуть ей в память, узнать про неё всё или, напротив, ослабить контроль, фактически предоставив самой себе.
– Но ты не мой пятый мон, - заявила девочка, едва я "отпустил поводья".
– Кто ты?
Вопрос неожиданно озадачил: оказалось, я не могу вспомнить своё имя и всё, что было со мной до того, как я ощутил в себе новую гудящую, как высоковольтные провода, силу. Вместе с этой силой я осознавал и то, как устроен мир, как живет людское сообщество, - словом, всё, что положено знать самому обычному, среднестатистическому окли, кроме того, что касается своей собственной личности! Мелькнула только одна, нечёткая и не очень понятная картинка: дом, в который попала молния. Где это было?.. Что за дом?.. "Ты не мой пятый мон". Я снова заглянул в её память, и увидел высокого лысого мониска с голубыми глазами, на которого она надевала тот балахон, что сейчас был на мне. Девочка расправила ткань, накинула мониску на голову капюшон. Её подопечный посмотрел прямо на меня, и я ощутил связь, словно мы были... близнецами? Что за странное сравнение?! Мне вдруг стало так трудно дышать, словно лёгкие склеились.
– Эй, эй, что с тобой?
– как сквозь вату услышал я голос девочки.
– Открой рот!
– О зубы звякнул стакан.
Прохладная влага выплеснулась, окатив лицо, мышцы расслабились, и я глубоко вдохнул, прогоняя морок.
– Пей!
– сказала девочка, и я послушно проглотил оставшуюся в стакане воду.
– Возможно, пятый мон задохнулся и умер, - отдышавшись, сообщил я девочке.
– Тогда его должны привезти к нам в монастырь. Тогда я смогу в последний раз о нём позаботиться.
– Привезут!
– заверил я её, отдавая приказ ближайшему околисту из службы сопровождения монисков разыскать тело "пятого мона".
– А пока позаботься обо мне. Можешь называть меня просто - хозяин. И вы все тоже!
– обратился я к остальным нянькам.
– Зовите меня - хозяин! И вот ещё что: хватит тут уже стоять, идите все и займитесь... чем там каждой из вас положено!
Девочки стали расходиться.
– А ты, - обратился я к своей веснушчатой подружке, - отведи меня в столовую, очень есть хочется.
– Сейчас не время, - помотала головой девочка.
– А мне плевать!
– гаркнул я.
– Ты... а, кстати, как тебя звать-то?
– Три-девять-восемь-шесть.
– Чего?
– Я снова заглянул к ней в память.
– ...Действительно! Что за бред?
– Просто номер, - пожала плечами девочка.
– Мы все тут по номерам. Можно звать сокращённо: Тридцать-девять - если рядом нет нянь с повтором первой части.
– Да уж вижу, - проворчал я.
– Тридцать-девять... Нет, мне это не нравится! Хочу звать тебя каким-нибудь женским именем, - поразмыслив, заявил я.
– Ну, например... Лена! Вот хорошее имя. Будешь Леной, поняла?
– Да, хозяин.
– Отлично, - одобрил я.
– Значит так, Лена, говорю тебе ещё раз: мне плевать, в какое время вы тут все питаетесь, потому что лично я голоден прямо сейчас. Веди меня в столовую!
– Ладно, - кивнула она и, повернувшись, зашагала через холл к лестнице.
Ещё бы! Куда б она делась? Я мог ничего ей не объяснять и даже вообще не разговаривать, но это казалось мне слишком скучным. Улыбнувшись, я ослабил давление на её околист и двинулся следом.
По дороге в столовую Лена, по моей просьбе, рассказывала, что где в монастыре расположено и как распределяются обязанности.
– А вот тут у нас прощальная. Когда мониск умирает, его привозят сюда.
– И когда они умирают?
– Когда заканчиваются зародыши. У Двадцать-шестой есть мон номер тринадцать, который не может сам даже жевать, я видела, как она вчера ему кашу в горло проталкивала, так он еле глотал - у него, наверное, зародышей не больше одного осталось, или вообще уже нет - не сегодня завтра закостенеет.
– Закостенеет? Интересно...
Я потянулся по цепочке контактов к околисту няньки, а от неё - к мону номер тринадцать. Ого! Такое я видел впервые. Околист старого мониска оказался поистине удивительным образованием, размеры которого, равно как и глубина проникновения в человеческий организм просто поражали! Он практически заменил собой мозг и ветвился по всему телу, обвивая, казалось, каждое нервное окончание.
– Зародышей не осталось, - сказал я Лене.
– И да, теперь я понял, что ты имела в виду. Этот мон вряд ли завтра встанет с кровати.
– Значит, его положат на каталку и привезут сюда, в прощальную, - ответила девочка, отворяя дверь комнаты, где всё было задрапировано белыми и нежно-голубыми лёгкими тканями: тюлем, кисеёй, кружевом.
– А тряпки тут зачем?
– Это не тряпки, а как бы облака и небеса, через которые души уходят воссоединяться с Богом. А вот здесь, - она прошла в торец комнаты и показала на большую откидную дверцу в стене, - ниша для усопших монисков.