Ностальгия
Шрифт:
Коллекция первых бутылочек из-под шампуня. Машинки для стрижки волос. Рыжие и альбиносы: жертвы социального остракизма. Мода на длинные волосы среди мужчин в промежуток между двумя мировыми войнами.
Женщины переглянулись.
— Вроде и вправду все. Ничего не забыли?
— Ну кто бы мог подумать? — воскликнула Шейла, просто-таки фонтанируя новообретенными познаниями.
Повышенная популярность волосатых запястий в английской и австралийской литературе.
— Куда ни глянь, везде музеи, — пожаловалась Саша.
— Весь мир — музей, — согласился Джеральд.
Норт и прочие согласно закивали. Все глаза затянулись задумчивой поволокой: размышление, углубление… Зрителя вынуждают погрузиться в себя.
— Музеи — это своего рода микрокосм, —
— Точно.
— Да, жаль, я не пошел, — посетовал Борелли.
— Так идти — всего-то через улицу.
Миссис Каткарт разом вернулась с небес на грешную землю.
— Как-то неожиданно все получилось. — Она наклонилась, надела туфли. — Мне же нужно было сделать «химию» и подкраситься.
Мир сам по себе — громадный музей, а в его пределах множество мелких музеев, рукотворных и нерукотворных, символизируют собою общее целое. Сицилийские скалы, галерея Уффици, уголок сада, все они — большой мир в миниатюре. Посмотрите на ночное небо: блистательная выставка в непрерывно изменяющемся музее математической гармонии и насекомых, богов и мифологических героев и сельскохозяйственного оборудования. И каталог этот бесконечен.
Жил-был в дербиширской деревушке один человек, Фредди Расселл (официальное торговое имя); потеряв работу на соседнем гончарном предприятии (памятные и музыкальные кружки), он поправил положение дел тем, что в течение летних месяцев проводил экскурсии по собственному носу — особенной популярностью эти туры пользовались среди туристов Австралазии, а порою и вездесущие североамериканцы заглядывали. На Расселла претендовали мастера перформанса и художники-концептуалисты. Историки искусства вмятых галстуках-бабочках публиковали формалистские статьи, помещая его — просто-таки катапультируя! — на передний край авангарда; манхэттенские дилеры и три величайших современных музея мира предлагали ему престижные моноспектакли, как их теперь называют; но — все напрасно. Расселл предпочитал держаться скромно, в тени; для лавочников, друзей и соседей он так и остался просто Фредом.
Его небольшой особнячок в кошмарном псевдотюдоровском стиле сразу за главной деревенской улицей выделялся среди прочих благодаря желтой зоне «Стоянка запрещена» протяженностью в несколько туристских автобусов. Сейчас, впрочем, в дальнем конце улицы стоял только мотоцикл с закрытой коляской.
Первые несколько минут атмосфера царила официальная. Миссис Расселл в гостиной потирала руки, пространно рассуждала о погоде: ее текуче-плавная речь наводила на мысль о неизбежных дождях; все то и дело кланялись, внимательно вслушивались, рассматривали самодельные украшения, вдыхали запах чужого дома. Миссис Каткарт с первого взгляда прониклась к ней симпатией.
Серо-коричневый занавес разделял гостиную на две части. Перед занавесом в два ряда были расставлены: виниловый диван, потертые кресла, разнородные стулья из столовой и прочая антикварщина.
— Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, — пригласила хозяйка.
Нетерпеливый фотограф в первом ряду едва не касался занавеса коленями. Дуг охотно уселся сзади, рядом с невозмутимыми скептиками, оперся локтем о телевизор. А что, бинокль-то при нем!
— Фред, ты готов? — Миссис Расселл прижалась ухом к занавесу.
Молчание.
— Вот всегда он так, негодник, — улыбнулась она зрителям. — Кто не спрятался, я не виновата! Выходи давай!
И миссис Расселл отдернула занавес.
Расселл лежал на раскладушке лицом вверх, на расстоянии вытянутой руки от первого ряда. Одет опрятно, лет пятидесяти с небольшим, сухощавый, рыжеватые брови, двух-трехдневная щетина цвета соляного куста; но все внимание зрителей тотчас же приковал нос. Сбоку он смотрелся совершенно завораживающе. Нос вздымался над красновато-коричневой кожей и щетиной мощным монолитом… причем немедленно узнаваемым монолитом. Его контуры и пропорции, вплоть до мельчайших деталей, являли собою миниатюрную репродукцию монолита Айерс-рок. [109] Пучки серых волос в ноздрях в точности повторяли сухую растительность, засорившую две пещерки, излюбленный объект фотографов, на продуваемой всеми ветрами северо-восточной оконечности. А поскольку нос этот на румяном лице Расселла казался непомерно тяжелым, едва ли не накладным, впечатление он производил примерно такое же, как и при первом взгляде громадина Айерс-рок — посреди ровной австралийской пустыни. Все восторженно зашептались, глазам своим не веря. Легкая тень улыбки преобразила щеки Рассела — точно ветерок над песком пронесся. Стена позади была окрашена в подобающие лазурные тона: классическое безоблачное небо над «мертвой зоной».
109
Айерс-рок — крупнейший в мире монолит из песчаника высотой до 348 м, длиной 3.6 км; расположен на Северной территории Австралии, меняет цвет в зависимости от времени суток. Назван в честь премьер-министра страны Генри Айерса. Известная туристская достопримечательность.
Тяжело, прерывисто дыша, Кэддок проворно сменил телефото на широкоугольный объектив. Остальные нетерпеливо подались вперед.
Итак, начало: леденящее, пугающее присутствие серого, выветрившегося камня, осязаемое и величественное. Таков Айерс-рок по утрам.
Завороженные зрители пододвигались все ближе. У них на глазах цвет «монолита» постепенно менялся, густел до оттенков лилового и до императорского гранатового пурпура, совершенно необычайного для камня. Для достижения пресловутого эффекта Расселл задерживал дыхание: отсюда подобное миражам зыбкое мерцание в течение последних десяти секунд. Ежели остальные части лица тоже расцвечивались сходным образом, под щетиной этого было не видно.
Далее настал черед раскаленного кирпично-красного цвета — в этой своей ипостаси Айерс-рок то и дело изображают в туристских путеводителях. Такой эффект достигался очень просто: Расселл по-быстрому осушил три баночки пива, тихо рыгнув напоследок. Нос полыхнул ярко-алым, почти прозрачным заревом — и таким и остался: Айерс-рок ближе к вечеру.
Все порывисто зааплодировали и стали ждать следующей перемены.
Теперь Расселл устроился поудобнее, словно бы собрался с силами, — и едва заметным движением руки притушил свет. Нос тотчас же приобрел совсем иной оттенок. Теперь он отбрасывал громадную тень.
Повисла долгая, нагнетающая нетерпение пауза. Все неотрывно глядели на нос! Нос потемнел еще больше.
Внезапно в горле Расселла что-то глухо зарокотало, точно гром, из-за занавеса выдвинулась рука в свитере (принадлежащая Расселовой супруге) и окатила ему нос и лицо водой из пластиковой кружки. В середине шестидесятых на Айерс-рок обрушился шквальный ливень, затопив окрестную малгу [110] и песок, заполнив речные русла и впадины. И теперь нос Расселла в точности воспроизвел каскадный эффект: из ноздрей текло, изрытые, ноздреватые стены (теперь — просто серые, незыблемые) курились паром, точно гигантский выброшенный на берег кит.
110
Малга — австралийское название для нескольких разновидностей растений рода Acacia, произрастающих в центральных районах Австралии.
Потрясающее было зрелище. Зрители снова разразились аплодисментами. В заднем ряду Дуг передал бинокль Джеральду: тот, сощурившись, подался вперед. Дуг готов был поклясться, что различает вырубленные в камне ступени — вон там, чуть левее, — и удирающего от наводнения горного кенгуру. Большинству вспомнились мелодраматические цветные фотографии, что в ту пору обошли весь мир; верно, одна такая и попалась на глаза Расселлу.
Зрители все еще перешептывались и кивали, когда свет вспыхнул снова — и словно бы гораздо ярче, чем прежде.