Ностальгия
Шрифт:
Вайолет, вторая слева, тихо хихикнула.
Перегнувшись через стол, Борелли шепнул Луизе:
— В Лондоне я раздобуду для вас одну открытку: думаю, вам понравится. — Просто открытка, ничего особенного; один только Борелли, похоже, понимал, что именно ее порадует.
— Какую такую открытку? Расскажите?
— Рисунок Блейка. «Строитель пирамид» называется. Вот и все. Я про него вспомнил, когда о пирамидах речь зашла. У строителя там совершенно фантастический нос. И название удачное, правда?
Луиза кивнула.
— Я вам напомню.
— А старина Гэрри чем-то недоволен, — заметил Дуг жене.
— Да обломался я по-черному!
О чем речь? Да об автомобильной выставке. Прислушивались далеко не все.
— Все двигатели работают, автомобилей почитай что и не видно — дым коромыслом. Я раскашлялся — не продохнуть. Куртка гарью провоняла. Зато поглядел на «FJ» — в идеальном состоянии машинка, в самой глубине стоит; и еще у них есть настоящий «хартнетт», и еще «эдсел». Вот на что стоило полюбоваться! Все остальное — неуклюжие монстры с американских конвейеров.
— То есть «дюзенберги», «паккарды», «биркеты» с закругленным лобовым стеклом и тому подобное?
— Точняк.
— И что, там целая толпа собралась?
Гэрри поднес ладонь горизонтально к глазам, точно уровень воды показывал.
— Хорошо, что мы с тобой не пошли, — воззвала Саша к Вайолет.
— А по дороге назад умудрился заблудиться в подземке! Думал, тут меня банда черномазых и прирежет! Таким палец в рот не клади.
— Эх… — гнусаво посочувствовал Дуг.
Встав из-за стола, Борелли присоединился к Норту у окна. Доктор, скрестив руки на груди, кивнул. Подоспела и Саша; их стало трое.
Еще несколько дней — и прощай, Америка!
— Время просто летит, — вздохнула Шейла.
Вайолет так и зашлась хохотом.
Солнечный луч скользнул через всю комнату и прочертил застеленный скатертью стол.
Рассуждая о том о сем, Борелли несколько раз оглянулся через плечо на Луизу, но та, по какой-то персональной надобности заглянув в сумочку, ушла к себе в номер. Когда Борелли обернулся, увидел он только опустевший стул.
В кругу новых друзей Шейла явила миру изумительной красоты улыбку. Точно огромная птица покидала клетку: вот так же и улыбка обретала свободу. Губы и ноздри растянулись неправдоподобно широко, брови выгнулись дугой, уши отклонились назад. Улыбка Шейлы никогда не отличалась утонченностью. А теперь вот она порою набирала силу среди всеобщего безмолвия, пока прочие сидели, не говоря ни слова; и тогда все начинали улыбаться — при одном только взгляде на Шейлу.
Такова характерная внутренняя перспектива гостиниц: тихие коридоры и безликие двери. Джеймс Борелли брел по направлению к своему номеру, а позади три смятые столовые салфетки медленно разворачивались, словно по собственной воле. Коридоры были пусты: никаких тебе служителей с тележками, нагруженными постельным бельем и брусками мыла. Свойство света: золотистый, густой и вязкий. Справа и слева основная функция гостиницы — любой гостиницы! — осуществлялась без сучка без задоринки: разбросанные в беспорядке личные вещи путешественников мирно лежали тут и там, дожидаясь, пока вспыхнет свет.
Параферналия как зеркало личности путешественника: на этом докторскую диссертацию можно сделать! В номере 113 бритва с помазком неприкаянно валялись у кровати, а блокнот с шариковой ручкой откочевали в ванную. Из раскоряченной на полу холщовой сумки вывалились запасная куртка цвета хаки (говорят, теперь они — большая редкость) и чистая рубашка (синяя). Вот, в сущности, и все. И никаких тебе, скажем, фотоаппаратов. Поглощенный сразу многим, Борелли путешествовал, в отличие от Филипа Норта, без всяких книг. Занавески отдернуты; номер выглядел противоестественно пустым: переходная точка, как есть. Телескоп болтался на весу, позабыт-позаброшен. Вайолет с Шейлой, не-разлей-вода, задернув шторы, смотрели по дневному телевидению какой-то мюзикл сороковых годов. Борелли побродил взад-вперед, заложив руки за спину, вышел из номера, подошел к следующей двери.
И постучался.
— Луиза?..
Под его прикосновением дверь распахнулась. Она стояла чуть приоткрытой.
— Простите, пожалуйста! Извините…
Должно быть, хозяйка подкралась к двери на цыпочках, порывисто кинулась вперед; сейчас она прикрыла руками грудь — этаким белым иксом. Однако тем самым выставила напоказ все, что ниже, — словно в фокусе. Луиза стояла перед гостем обнаженная.
Отвернувшись, оберегая ее, Борелли дал понять, что уходит. Но замер на полпути. Попытался смотреть только ей в глаза и не иначе, обычно это давалось ему так легко, так естественно, однако его взгляд поневоле стремился — и скользил — все ниже. Какие округлости и впадинки, покатость и полнота, мягкий алебастр, наделенный собственным теплом и светом. Все — здесь, все — перед ним.
Луиза заулыбалась — нервно, краем губ.
— Закройте дверь.
— Что? Ох…
Она опустила руки. Борелли взялся ладонью за подбородок. И закрыл дверь.
Луиза рассмеялась. Шагнула вперед. Все ее тело было теплым и хрупким, благоухающим после ванны.
— Отчего ты дрожишь?
— Мне не следует здесь находиться, — хрипло проговорил он. — Не следует, правда?
— Мы нервничаем, — расхохоталась она. И нараспев добавила: — А не следует.
Время: без десяти четыре; место: Нью-Йорк.
— Дай мне снова взглянуть на тебя, — попросил он.
Луиза шагнула назад. Он прикрыл ладонью глаза: им владели радость и отчаяние.
— Я — хорошенькая?
— О да! — И добавил: — Без всех своих драгоценностей.
Борелли медленно покачал головой; Луиза полуобернулась, рассмеялась негромким горловым смехом.
— Прямо как ты.
Какая она храбрая в своей наготе!.. Эта новообретенная дерзость изумляла его и захлестывала. Луиза сымпровизировала изящный пируэт, но Борелли даже не улыбнулся. Она вновь приблизилась; он нахмурился.
— Я не могу остаться. Ты же знаешь, мне нельзя здесь находиться.
И он привлек Луизу к себе, втянул в складки одежды. Прямо перед его удивленно расширенным глазом на ее шее пульсировала крохотная вертикальная жилка. Серебряный баланс часов, топливопровод двигателя. Это — часть ее; Борелли поцеловал жилку.
— Так-то лучше, так-то оно лучше, — зашептала Луиза, пытаясь развернуться так, чтобы его видеть.
Прямо перед ним привольно раскинулось все то, что она предлагала в дар, то, что вдруг стало таким естественным. Борелли не вполне понимал, что происходит, он нахмурился — и подхватил ее на руки. Покачал было головой — и замер; в коридоре послышались шаги.