Шрифт:
Глава 1
Веселый солнечный лучик бесцеремонно проник в унылую мглу ее холодной комнаты. Запрыгал по стенам, взобрался на потолок и оттуда весело подмигнул. Вера недовольно поморщилась и закрыла лицо ладонями, пытаясь отгородиться от непрошенного гостя. Но он оказался настойчивым и неугомонным. Как любой первый весенний лучик, упорно пытающийся отогреть сердца людей от зимней стужи.
В сарае протяжно мычала Буренка – требовала вечерней дойки. Дружок заливался звонким лаем. Видимо, пьяный дядя Коля опять шныряет мимо ее забора, высматривая «добросердешную» соседку, у которой всегда, за очень редким исключением, можно было перехватить
Вера тяжело вздохнула, бросила несчастный взгляд на старенький томик Достоевского «Преступление и наказание» и аккуратно поставила его между «Бесами» и «Бедными людьми». Федор Михайлович был ее любимым писателем, и в домашней библиотеке его произведения занимали самое почетное место на верхней полке. Книги, написанные другими классиками отечественной литературы, располагались ниже. Они тоже были любимы, каждая по-своему, но чуть меньше.
Во дворе отчаянно пахло весной, и Вера с готовностью впустила в легкие теплый мартовский воздух. На секунду она даже зажмурилась от удовольствия. Но тут на нее обрушилась невыносимая тоска. Так было каждый раз, когда закрывалась очередная книга, и ей приходилось возвращаться в убогую реальность повседневной жизни.
Все оказалось, как она предполагала – и одутловатый дядя Коля, тянущий к ней трясущиеся руки, и преданный Дружок, пытающийся вывернуться из ошейника и все-таки цапнуть этого надоедливого пьяницу, и тоскливый взгляд Буренки, изнывающей от распирающей боли в вымени.
Глубокие моральные терзания остались в беспощадно захлопнутой книжке. И ей вновь пришлось возвращаться к серой безрадостной жизни. Откинув назад тяжелую русую косу, она погладила корову между рогами, присела на корточки и вспомнила о том, что тридцать лет – это еще не конец жизни, а только ее начало. Кажется, так было написано в «Космополитене». Вспомнив про толстый журнал в яркой многоцветной обложке, Вера улыбнулась. Никогда бы не подумала, что ее заинтересует подобное чтиво, оказавшееся у нее случайно и совершенно дико смотревшееся на фоне потрепанных, но от этого не менее благородных произведений классиков. Первое время она даже стыдилась этого несоответствия и убирала журнал подальше от укоризненных взглядов признанных гениев русской литературы. Но со временем и он гармонично вписался в их стройный ряд. И Вера умудрилась полюбить его почти как «Мертвые души». Может быть, чуть меньше…
– Конечно, это у них там, тридцатник – это самый расцвет, а у нас женщина в таком возрасте чуть ли ни старухой считается, – вслух проворчала она.
– Верунчик, выручи еще разочек, а? – продолжал стенать дядя Коля с улицы. – Ты ж знаешь. Я только до пенсии. Как получу – сразу к тебе.
Вера только досадливо покачала головой. Кто бы ей одолжил… хотя бы крошечную толику красивой, обеспеченной жизни, про которую пишут в журналах и показывают по телевизору. Она сама жила на одно пособие по инвалидности. Хотя в деревне этого было вполне достаточно. У нее была корова, куры и огород, которые не давали умереть с голоду. Она даже в продуктовый магазин ходила только один раз в месяц, за мукой и крупой. Остальное было свое – домашнее.
Но избавиться от дяди Коли было гораздо сложнее, чем от солнечного лучика. Когда Вера вышла из сарая, он по-прежнему стоял, привалившись грудью на забор, просовывая внутрь заросшую опухшую физиономию.
– Спасу от вас никакого нет, – вздохнула Вера. – Алкаш чертов. Отца моего своим пойлом на тот свет отправил. Теперь и сам туда собираешься?
– Что ты такое говоришь, Верунь! –
– Собутыльником, а не другом он тебе был, – сказала Вера и погрозила кулаком Дружку, в порыве нежности собравшемуся поставить передние лапы ей на грудь. Так он выражал свою любовь. Хоть и знал, что хозяйке такое проявление чувств не нравится.
– Просто здоровишко у твоего бати совсем слабеньким оказалось, – кажется, в глазах дяди Коли даже блеснула слеза. – Кто ж знал…
– Да куда уж ему до тебя, старого алкаша, – усмехнулась Вера. – Могу только тридцать рублей дать. Больше нету.
– Давай хоть полтинник, – оживился старик.
– Обойдешься! – вспылила Вера. – Тебя поить буду, а сама впроголодь жить?!
– Так бы и сказала, – замахал руками дядя Коля. – Нет так нет. Давай сколько есть.
– Жди, сейчас вынесу, – так же резко, как вспыхнула, успокоилась Вера.
Старинная мамина шкатулка стояла на антресолях, заваленная древним тряпьем. С малых лет Вера хранила там самое ценное. Сначала марки, потом наклейки, чуть позже – записки от своего одноклассника Сени. Сейчас там лежали мамины золотые сережки, цепочка и те крохи, которые ей удавалось сэкономить. Десятирублевых купюр там не оказалось. Пришлось брать пятьдесят рублей.
– Спасибо, дочка! – пришел в неописуемый восторг дядя Коля. – Все-таки сжалилась над стариком. Добрая у тебя душа, Верочка, добрая. Всегда об этом знал, а теперь еще раз убедился. Дай Бог тебе здоровья, да мужика хорошего.
– Где ж его взять, мужика-то, тем более хорошего, – грустно улыбнулась Вера и понуро побрела к покосившемуся домику, давно ставшему для нее тюрьмой.
– Ниче, Верк, будет и на твоей улице праздник, – донесся ей вслед заметно повеселевший голос старика. – Есче на твоей свадьбе гулять будем. Я твоим названным отцом буду, или как он там называется…
Дядя Коля говорил что-то еще, но Вера его больше не слушала. Ничего нового он не скажет, а одно и то же переливать из пустого в порожнее смысла не было. Порой ей было даже жалко этого рано постаревшего, спившегося мужичка. Она еще помнила его молодым, крепким, красивым и белозубым.
Дядя Коля часто наведывался к ним в гости, чтобы проведать старого друга, как говорил он. Частенько мужчина коротал вечера с Вериным отцом за мутной бутылкой самогона. Будучи маленькой, она даже любила эти посиделки. «Старый друг» обязательно приносил ей сладкого петушка на палочке, рассказывал один и тот же анекдот про крокодила Гену и сам же громко, раскатисто, словно наигранно смеялся. А крошечная, кудрявая Вера смеялась над ним. Смеялась потому, что знает этот анекдот гораздо лучше этого здорового детины, и оттого чувствует себя ужасно взрослой. Оттого, что сегодня она сможет погулять подольше, ведь отец, разогретый алкоголем, потеряет счет времени. Оттого, что дядя Коля смеялся так громко и заливисто. От того, что она была маленькой и кудрявой. Оттого, что она просто была.
Потом она стала взрослеть и этих мелочей ей стало недостаточно для безграничного всеобъемлющего счастья. Ей захотелось любить и быть любимой. Но капризная дама Любовь все никак не наведывалась к ней. И чем упорнее Вера ее зазывала, тем нереальнее казались надежды встретить ее.
Начало вечереть. Солнечные лучи уже не щекотали ее затылок горячими коготками. Дыхание весны стало практически незаметным, но все же она чувствовала его. И вместе с ним в ее душу в очередной раз забралась робкая надежда, надежда на любовь.