Новая земля
Шрифт:
"Я думаю, что это будетъ недурно!" сказалъ онъ, какъ бы про себя. Она посмотрла на него смущенно.
"Не нужно быть озлобленнымъ, Иргенсъ!" сказала она. "У тебя для этого вс основанія, но все-таки не нужно, — милый! Вдь ты можешь жить и безъ преміи, — человкъ, пишущій такіе стихи, какъ ты! Вдь ты единственный".
"Да, но, милая Ханка, какая польза въ томъ, что я единственный? Ты сама видишь, объ этихъ стихотвореніяхъ не упоминается ни въ одной газет, вотъ и все!"
Въ первый разъ, въ самый первый разъ у фру Ханки явилось чувство, что ея герой и поэтъ мене силенъ, чмъ обыкновенно. У нея сжалось сердце, онъ не переноситъ своего
Онъ сказалъ:
"Ты бы мн могла между прочимъ оказать очень большую услугу, — заинтересовать Грегерсена моей книгой, чтобы о ней наконецъ заговорили". Но замтивъ, что она смотритъ на него все внимательне, почти испытующе, онъ прибавилъ: "Конечно, не прямо проситъ его объ этомъ и не насилуя себя, я хочу только сказать, только намекнуть ему".
Неужели это былъ Иргенсъ? Но она тотчасъ же вспомнила, въ какомъ тяжеломъ положеніи онъ находился въ данную минуту; въ сущности, онъ былъ одинъ одинешенекъ и боролся противъ заговора; это вполн его извиняло. Собственно говоря, она сама должна была сдлать этотъ шагъ по отношенію къ Грегерсену, и этимъ она избавила бы своего поэта отъ униженія просить ее объ этомъ. Да, она непремнно поговоритъ съ Грегерсеномъ; стыдно, что она объ этомъ раньше не подумала.
И Иргенсъ благодарилъ ее отъ всего сердца; его горечь, злоба исчезли. Они оба сидли на диван и молчали; она сказала:
"Ты знаешь. Нтъ, мн чуть было не пришлось плохо съ твоимъ краснымъ галстукомъ, который я какъ-то получила отъ тебя. Ну, да это еще счастливо кончилось; но онъ его видлъ".
"Онъ его видлъ? Какъ можешь ты бытъ такой неосторожной! Что же онъ сказалъ?"
"Ничего. Онъ никогда ничего не говоритъ. Я носила его здсь, на груди, и онъ выпалъ. Не будемъ больше говорить объ этомъ, это пустяки… Когда я тебя снова увижу?"
Всегда, всегда она была такъ нжна къ нему; Иргенсъ взялъ ея руку и гладилъ ее. Какъ онъ былъ счастливъ, что она съ нимъ. Она была единственная, которая хорошо къ нему относилась, на всемъ свт онъ имлъ лишь ее одну.
— Но какъ же будетъ, если она не подетъ въ деревню?
Нтъ, она не подетъ. И она прямо разсказала ему, какъ она убдила въ этомъ мужа, ей это; совсмъ не трудно было, онъ тотчасъ же согласился. Но по отношенію къ дтямъ это немного несправедливо.
"Да", — отвтилъ Иргенсъ. И вдругъ онъ тихо прибавилъ:
"Ты закрыла дверь, когда пришла?" Она посмотрла на него, опустила глаза и сказала шопотомъ: "да".
IV
Утромъ, 17-го мая, птицы пли надъ городомъ.
Угольщикъ возвращается съ ночной работы, онъ положилъ заступъ на плечо, онъ весь черный, усталый, его мучаетъ жажда, и ему хочется домой. А въ то время, когда онъ идетъ домой, городъ начинаетъ просыпаться, здсь и тамъ поднимаются занавски, здсь и тамъ въ окнахъ выставляются флаги; сегодня праздникъ, сегодня 17-ое мая. 17-го мая Норвегія получила конституцію.
Вс магазины закрыты, школы распущены, на верфяхъ и на фабрикахъ не слышно шума, только флюгера не отдыхаютъ, они полощатся и хлопаютъ на втру въ это ясное утро, какъ громкое ура.
Пароходы, которые должны отойти, выбрасываютъ блые клубы дыма и нагружаются товарами, склады открыты, гавань живетъ.
Разносчики телеграммъ и почтальоны начали уже бгать, каждый со своими новостями. Они разносятъ свои извстія по дверямъ и сютъ душевныя бури въ сердца людей.
Какая-то собака безъ хозяина носится по улицамъ съ опущенной головой и ищетъ слдъ, она вполн поглощена этимъ дломъ. Вдругъ она останавливается, длаетъ прыжокъ и визжитъ; она нашла маленькую двочку, которая разноситъ газеты, полныя этихъ статей по поводу освобожденія 17-го мая. У двочки тльце бьется, она дергаетъ плечами, останавливается и снова бжитъ отъ двери къ двери; двочка худенькая, слабенькая; у нея пляска св. Витта.
Угольщикъ идетъ большими тяжелыми шагами по мостовой; онъ здорово заработалъ эту ночь; этотъ тяжелый уголь изъ Англіи и разные товарные корабли со всхъ концовъ міра — прекрасная вещь. Его заступъ блеститъ отъ работы; онъ переложилъ его на другое плечо, и онъ блеститъ при каждомъ его движеніи; онъ описываетъ на фон неба большіе, странные знаки, прорзываетъ воздухъ, сверкаетъ, какъ серебро.
И носильщикъ, идущій своей тяжелой, твердой походкой является единственнымъ работающимъ мускуломъ среди выставленныхъ на улицахъ флаговъ. Потомъ онъ наталкивается на господина, выходящаго изъ какой-то двери, отъ господина пахнетъ виномъ, и видъ у него не совсмъ увренный; платье его на шелковой подкладк. Закуривъ сигару, онъ идетъ внизъ по улиц; угольщикъ теряетъ его изъ виду…
У господина маленькое, круглое женское личико, очень блдное и красивое. Онъ молодъ и полонъ надеждъ; это Ойэнъ, поэтъ, вожакъ, представитель молодежи. Онъ былъ въ горахъ, чтобы набраться силъ, и съ тхъ поръ, какъ онъ въ город, онъ провелъ не одну веселую ночь. Друзья постоянно устраивали празднества въ честь его.
Въ то время, какъ онъ хочетъ завернуть за крпость, ему попадается навстрчу человкъ, и ему кажется, что онъ его знаетъ; онъ останавливается, тотъ тоже.
"Простите, не видались ли мы съ вами гд нибудь?" спрашиваетъ Ойэнъ вжливо.
Тотъ улыбается и отвчаетъ:
"Да, въ Торахус мы провели одинъ вечеръ вмст".
"Врно, вы Гольдевинъ, да, мн казалось, что… Какъ вы поживаете".
"О благодарю васъ, но вы такъ рано уже встали?"
"Гм, собственно говоря, я еще не ложился даже".
"Вотъ какъ!"
"Нтъ, дло въ томъ, видитъ Богъ, что я еще ни одной ночи не провелъ въ постели съ тхъ поръ, какъ вернулся въ городъ. Приходится возиться съ товарищами. Но это только показываетъ, что я опять въ своей сфер, господинъ Гольдевинъ, городъ — это что-то замчательное, я люблю его, это восхитительно. Взгляните на эти дома, на эти прямыя линіи. Я себя нигд не чувствую такъ дома, какъ здсь. Нтъ, тамъ на верху, въ горахъ… Сохрани меня Богъ!"
"Но какъ ваши дла? Освободились вы тамъ отъ вашей нервности?"
"Освободился ли я отъ своей нервности, нтъ! Но, собственно говоря, нервность вообще свойственна мн. Докторъ также говорилъ, что нервность присуща мн, составляетъ какъ бы часть меня; противъ этого ничего не подлаешь".
"Итакъ, вы были въ горахъ, и тамъ констатировано, что ваша нервность — хроническая болзнь. Бдный, молодой талантъ, находящійся во власти этой слабости".
Ойэнъ смутился. Гольдевинъ посмотрлъ ему прямо въ лицо, улыбнулся и продолжалъ говорить, какъ будто ничего не было. — Такъ что онъ чувствовалъ себя неважно въ деревн, а не думаетъ ли онъ, что пребываніе въ деревн было хорошо для его таланта? Тоже нтъ?