Новые боги: Дважды воскрешенный
Шрифт:
– На все воля Венца, - согласился Халмет, слегка расслабляясь. И верно, не ждать теперь засады, не готовиться противостоять "изменившим обличье".
– А только проверить я обязан. Не пойдешь с нами, значит? На дорогах неспокойно, а от стрелы и райдал вдругорядь не спасет.
– Ты уж прости... Нет. Своя дорога мне. А вот если встретимся потом на тракте, с радостью присоединюсь.
– Создатель знает, что за долг у тебя, - покачал головой тот.
– Но не спорить же с тобой? На все ответом будет
***
Гомлина падь - воистину место темного волшебства. Не злого, не черного, не замешаного на страхе и боли. Бард бы назвал это волшебством ночи, крестьянин бы лишний раз помолился и на всякий случай сплюнул, правитель посчитал бы меньшим злом... А тот, кто в одиночку пересечет Гомлину падь, будет всегда жить с этим волшебством в душе.
Даже если его душа и без того - сама ночь, расчерченная лишь печальными гитарными аккордами.
– Темный лес, ночной обидчик яркий облачных огней,
Слышен в чаще кашель спичек, виден серый круг камней,
Виден плащ из чьей-то шкуры, голова св седых кудрях,
Взгляд какой-то странный, бурый, тонет в розовых углях...
Говоривший и правда держал в руках спички - палочки, самую малость заряженные магией огня. Коснешься сухой коры - и тотчас вспыхнет огонь.
Круг камней тут тоже был, еще пару сотен лет назад устроенный кем-то заботливым. Гарут переложил гитару на плащ и всмотрелся в ночь. Там, за поваленным деревом, сидел мелкий гомлин, до ужаса боявшийся огня.
– На границе светотени ждет его, оскалив пасть,
Зверь, припавши на колени, принеся ночную власть.
Но пока боится света, как клинка боится враг,
Как серебряной монеты убоится вурдалак...
Гитара вновь заняла свое место у Гарута в руках, сыграла положенное и отправилась на плащ.
– Жаль, вина в схроне не было, - посетовал он.
– А и так хорошо сидим, да?
Гомлин несогласно заворчал, но не ушел.
– С рассветом сам убежишь, - махнул Гарут рукой. Гитара, древнего вида и очень странной формы, снова легла под пальцы, как ластившийся зверек.
– Саламандры в искрах пляшут... И сейчес бы время сна -
Выпивает путник чашу серебристого вина,
Чтоб рука не уставала до утра кормить огонь,
Чтобы пламенем мелькала страх несущая ладонь...
Гомлин, казалось, окаменел, но было известно, что так он может пролежать довольно долго. И не заметишь - подумаешь, камень... Пока не развернется в когтистую тварь и не станет жевать все, что ни загребет.
– Что-то загрустили, да? Монаха бы сюда, он бы нарассказывал суеверий или притч. Хороший он человек, замордованный только своим же Создателем...
– Гомлин молча выжидал.
– Ну да ладно, доберется до Смута, ничего ему не сделается. Сун, брыда гун торн пиха-та-ажак!
Дерево, за которым
– Завести бы такую зверушку себе, - пробормотал Гарут, уже засыпая.
– В Рай-да-Лин Дал-Эш...
***
Осенний лес, что шел по обе стороны Имперского тракта, вновь радовал своей унылой угрюмостью, впрочем, не переставая быть прекрасный и гармоничным. Не раз и не два я останавливался, чтобы воздать хвалу Создателю за такие дивные виды.
Осанны из моих уст оглашали окрестности еще не раз. Попутно я выяснил, что могу двигаться достаточно быстро и без устали, даже ночью - нет, кошачьего зрения у меня не появилось, также не было способности летучей мыши видеть "на слух", однако, дорога - вот она, под ногами, колодцы - исправно появляются через полдня пути, а то и чаще, а сон мне вовсе и не требовался, как и привал. Тем не менее, я исправно воздавал должное стоянкам, обустроенным прежними путешественниками, иногда устраивая костры.
Но три дня я шел в полном одиночестве, порою поражаясь, как обескровила народ война. Разоренные селения не попадались, но угадывались за рощицами, в которые от тракта отходили накатанные дороги. Одна из деревень оказалась обитаемой, но не более, люди там жили... довольно дерганые.
– Иди себе далее восвояси, - ответствовал мне староста той деревни на вопрос о хлебе в дорогу и теплой постели, даже за плату. Сей староста подкреплял свою уверенность блестящим двуручником, на который опирался при разговоре. Видать, непростые тут места, неспокойные.
Делать было нечего, пришлось продолжить путь, напоследок незаслуженно благословив так и не открывшиеся ворота.
Неспокойность этих мест отразилась в неприятном событии, случившимся в тот же вечер. На дорогу выскочила зареванная девица в разорванном до колен платье и сорванным голосом попросила помощи.
– Дядя мой там...
– причитала она.
– Да детки у него... Упали в яму, выбраться не могут со вчера... Дядька ногу поломал... Малышей жалко, отче, помоги хоть чем, одной мне их не вытащить...
И доверчивый слуга Венца, не найдя в ее речах лжи, поудобнее перехватил посох и отправился в указанный овраг, где и схлопотал по затылку чем-то тяжелым, надолго распрощавшись с возможностью воспринимать этот мир.
***
Голоса продирались сквозь мои уши, как орочьи колесницы по болоту. Медленно, со скрипом, с большими потерями. Они попросту ввинчивались насильно, не интересуясь, хочу ли я их слышать.
– Сильно ты его, дядя Бар, - пеняла давешняя девица кому-то.
– В голове вон вмятина... ай, уже нету. Магик что ли?