Новые приключения парижанина
Шрифт:
— Итак, — рассуждал Тотор, — наверху есть выход. Если б добраться туда!
Он огляделся. Ни тюфяк, ни подушка не помогут. Никакой упругости, к тому же с их помощью поднимешься всего-то сантиметров на пятьдесят, не выше, чем встав на корзинку с провизией.
Ничего! Ничего! Рассмотрев трубу, которой заканчивался свод, Тотор убедился, что она начиналась на высоте не ниже четырех метров. Нет, туда ему никак не вскарабкаться!
— Ах, папаша Фрике! Как бы ты поступил на моем месте? Ты такой ловкий, такой хитрый! Какое средство нашел бы ты, чтобы выбраться из этого каменного
Увы! Некому было ответить на вопросы Тотора. Пришлось признать очевидное: его мучители все предусмотрели, он бессилен, несмотря на всю свою отвагу и ловкость…
День прошел в бесплодных раздумьях. Несчастный всячески старался успокоиться, но нервная дрожь не унималась.
Часы текли так медленно, так нестерпимо долго! Он ориентировался во времени по интенсивности света, то и дело поглядывая наверх. Там, наверху, была жизнь, была свобода. Значит, нужно бороться.
Наступили сумерки. Вскоре и совсем стемнело. Сердце сжалось в безысходной тоске.
Эти негодяи собираются мучить его бесконечно! Дни будут следовать за днями… И ни единого проблеска надежды!
Темнота душила. Вместе с ней начались кошмары. Ночью Тотор больше не чувствовал в себе сил владеть собой, хотя и сознавал, что ни в коем случае не должен спать. Он сопротивлялся, как мог, расцарапывал до крови кожу, прогоняя сон, который страшил его. Во сне его одолевали ужасные видения.
Вот Меринос сражается с дикими зверями. Чудовища терзают его, он зовет на помощь друга Тотора, тянет окровавленные руки и наконец, обессиленный, падает. А вокруг в адском танце кружатся отвратительные монстры… Затем Тотор провалился в какую-то бездну…
Когда он открыл глаза, новый день был уже в полном разгаре. Юноша вскочил на ноги и закричал:
— Будь ты трижды проклят, скотина! Опять заснул! Совсем расквасился, бездельник! Мокрая курица!
Однако делать нечего. Как ни кори себя, горю не поможешь.
Человек, приносивший ночью еду, был его единственной и последней надеждой. Его вытащат наверх, а там будь что будет.
— Бой? Пусть так! По крайней мере, это жизнь. А здесь я мертвец. Это моя могила. Странно, однако, что они не убили меня сразу. Такая изысканная жестокость не в привычках этих людей. Не моя вина, что бен Тайуб остался жив. Еще одна секунда, и я задушил бы его. Но он победил. Прекрасно! Мстить, мучить — нет ничего приятнее для такого мерзавца, как он. Но кормить!..
При слове «кормить» у Тотора засосало под ложечкой.
— Без глупостей! Он заблуждается, если полагает, что я объявлю голодовку. В конце концов, не я первый, не я последний, кто коротает дни в заточении. В свое время Бонивар, прикованный цепью к стене в Шильонском замке [62] , даже оставил следы на каменных плитах, но ведь умер он в своей постели! Здесь настоящий курорт. Почему бы не воспользоваться всеми его благами? Выше голову, Тотор! Относись ко всему философски.
62
Бонивар — священник женевского прихода Сен-Виктор, в 1530–1536 годах был заключенным
Парижанин подошел к корзине, сунул туда руку и в испуге вскрикнул.
Корзина была пуста.
Провизию не принесли. Никто не приходил ночью. Это уже серьезнее. Голод не тетка!
Конечно, когда, скажем, охотишься на слона, нападаешь или, наоборот, защищаешься, о голоде не думаешь и способен не есть часами.
Но здесь, взаперти, в одиночестве, когда ничто не отвлекает, когда голова ничем не занята, все время хочется есть. Ни о чем другом думать уже не можешь!
Тотор метался, как тигр в клетке.
Это монотонное движение выводило из себя!
Внезапно ему показалось, что слух уловил какие-то непонятные звуки там, наверху. Тотор прислушался. Это были крики, вернее вопли, то ли радости, то ли гнева. А может быть, страха или отчаяния?..
Затем послышались барабанная дробь и трубные звуки.
— Там какая-то суматоха. Что затеяли эти негодяи?
Теперь эхо доносило топот множества ног. Дрожала земля, как будто целый батальон маршировал прямо над головой. Тотор силился представить, что же происходит наверху, но на пустой желудок воображение отказывалось служить.
Шум понемногу утих, и вновь воцарилось тягучее безмолвие.
— Не пойму, что у них случилось, только обо мне эти бездельники совершенно забыли. Если я в тюрьме, то где же тюремщики? О, сколько бы я отдал, чтоб увидеть хотя бы одного!
Вдруг свет погас и как будто наступила ночь. Неужели его замуровали? Только этого не хватало! Тотор поднял голову и увидел, что сверху, закрывая ход, медленно спускается корзина. Он замер и затаил дыхание.
Не велико дело — корзина! Но в нынешнем положении любое движение означало для несчастного затворника так много — ведь это победа над смертью. Тотор смотрел во все глаза.
Каким образом крепится корзина? Вот она спускается все ниже, еще ниже и в конце концов оказывается на полу. К ручкам привязан крюк, а к крюку — крепкая веревка. Вот веревка слегка ослабла, чтобы высвободить крюк, маневр удался, и крюк со звоном ударяется оземь.
Не мешкая, Тотор уцепился за веревку. Поднимаясь, она увлекла его за собой — к свету, к свободе.
Еще немного… Но не тут-то было! Сверху веревку отпустили, и Тотор полетел вниз…
Там, наверху, тоже не дураки, они, конечно, заметили, что тащить тяжеловато. Трудно принять взрослого мужчину за корзинку весом килограмма в два-три…
Тотор почти не ушибся, поскольку не успел подняться слишком высоко. Он приземлился на ноги и растерянно огляделся. Сверху по-прежнему лился недосягаемый свет.
— Я бы сказал, что меня надули, оставили с носом, — разочарованно протянул пленник.
Он взглянул на веревку. Достаточно крепкая и могла бы без труда вытащить его наружу.
— А-а! — воскликнул он. — Да тут что-то есть на конце!
Это был железный крюк грубой ковки толщиной в палец, способный выдержать десять здоровых мужиков.