Новый год в октябре
Шрифт:
– Пусти! – Голос ее ломался от боли. – Не надо, прошу тебя!
– Но почему, почему нет? – крикнул он. – Смотри! Разве я тот? Я другой, понимаешь? И чем, чем я хуже этого… Сережи? Чем? Любишь его, да?!
– Нет.
– Тогда… не понял…
– Не понял! – Она сухо, неприятно рассмеялась. – А я, думаешь, понимаю? Да и кто объяснит причины наших ошибок, падений, запутанности нашей? Коля, я просто вздорная, живущая наугад баба. – Она закусила губу. – Прошин сказал, что я вышла замуж? Зачем?
– Причин вагон. – Авдеев вздохнул, как бы раздумывая.
– Я же был у него за пешечку. И анализатор мы с ним на пару гробанули. Да–да. Помнишь, Сереге я в глаз залепил? Приревновал… ну! Естественно, просят явиться к Леше. Тот: пиши по собственному… А каково мне такое писать? Это значит - все, это уже без тебя… Ну, порешили миром: захороводим мозги Роману, а с его помощью Лукьянову, что нужен, мол многоячеечный датчик; расчеты кое–какие от меня потребовал… А я в это время натыкаюсь на такое дело: нахожу частоту излучения клетки с изотопом. Самой клетки… понимаешь?
– Но это же…
– Ага, – кивнул Авдеев. – Пришлось заткнуться. Невыгодное открытие для Леши оказалось… Ну, молчу. Корплю над расчетами. Жду, короче. Дождался! Денег мы ухлопали кучу, результатов никаких… И тему сняли. Леша знал, что делал. И сделал. В своем стиле: просто, ловко и нагло. Со мной творилось не понять что, какая–то апатия; тут еще новость о твоем замужестве… Я плюнул и уехал.
– Но ведь… Нет, он не мог! Даже, если он думает только о выгоде…. Твое открытие принесло бы ему почет!
– Почет, – буркнул Авдеев. – Тигры мясо лопают, а не конфетки! Соавторство – это еще туда–сюда… Но с соавторством не выходило – обчистить себя по второму заходу я бы не дал.
– По второму?
– Не знаешь? Его кандидатская – моя работа. Лень было минимум сдавать, пробиваться… Потом я пил… ну! Короче, продал дьяволу часть души. Интересно? – Он распахнул настежь окно и, глядя на ползущий с пляжа поток отдыхающих, говорил уже через плечо: – Лешка мыслил реально. Решение анализатора – мелочь, отблеск моего успеха на его карьере, благодарность за чуткое руководство. Да и поблагодарили бы его лет этак через пять – там была еще тьма работы. А так… так он защитит на этих расчетах докторскую… – Он обернулся. – Нет, все же темная, но… личность! Такие комбинации. В науке ноль, но в комбинировании наукой – гений! Ведь как он докторскую состряпал? Датчик ему рассчитала лаборатория, плюс готовая кандидатская, плюс к этому исследования двух блоков «Лангуста» – и все дела. Мне бы, конечно, такое барахло при всем желании в люди не вывести, но он защитит! Вот увидишь!
– Но это же… Его надо…
– Все гораздо проще и будничнее, – грустно улыбнулся Авдеев. – Кто–то не захотел определенной работы и избавился от нее. Если особо принципиальные поохают, то и это уже до фига.
– Ты можешь доказать все, что здесь говорил?
– Настаиваешь? – Авдеев покопался в бумажнике, вытащил вдвое сложенный конверт, поднял его за уголок, как карту. – Вот. Его ценные указания. Завалялось письмецо в книжке. А тут наткнулся…
Она читала записку долго, отделяя слово от слова. Сказала:
– Ты должен приехать в Москву.
– Новая кампания супротив начальника, – понял Авдеев. – Нет. Играйте в эти игры сами. Решение прибора дам… Действуйте! А мне живется неплохо: свежий воздух, люди… свежие. Кстати, обитаю я ныне на родине, в Сибири. Тружусь в золотодобывающей артели. Здоровый коллектив, здоровый режим. Никаких интриг. Мне очень нравится. Ну, а если заболею раком, тогда уж не откажите в милости – положите меня под мой… анализатор.
– Не юродствуй.
– Ну, хорошо. – Он отвинтил колпачок авторучки и присел к столу. – Постарайся запомнить… Это, конечно, не победа над раком, но, может статься, что и шажок к ней. Вот частота, схема приемника..
Наташа бережно сложила листочки и сунула их в толстую тетрадь.
– Ну, и надо проститься в Лешей, – шутливо подытожил Авдеев.
– Я прошу… не делай этого, – медленно сказала она. – Прошу…
– Ладно. – Он опустил голову, сплел пальцы. – Проводишь меня?
Они вышли из гостиницы и направились к морю. Стоял невыносимый, выбеливший небо зной. Стайки чаек словно вросли в неподвижное море, сверкавшее миллиардами зеркальных осколков.
Авдеев зачерпнул воды и обмыл разгоряченное лицо.
– Теплая, – сказал недовольно. – А я каждое утро бегаю к родничку. Припадешь к нему, и годы с тебя слетают, как шишки кедровые, когда тряхнешь ветви… Поедем, Наташ, а?
– Поздно, Коля, – сказала она.
– Тогда так. Будет трудно – пиши. Передумаешь, захочешь меня увидеть, только свистни…
– Я буду тебе писать. Но ты приедешь в Москву, ты обязан…
– Не знаю. – Авдеев горько взглянул на нее. – Не знаю, как там сложится… А теперь… прощай. – Он прежней, неуверенной походкой пошел к вокзалу.
«Коля. – хотелось крикнуть ей. – Подожди! Я… с тобой!» Но она промолчала. Она не любила его; ей хотелось любить этого человека, но не было того суждено.
И она промолчала.
* * *
Прошин валялся на узкой панцирной койке, привинченной к полу, и ел одно за другим маленькие кисловатые яблоки, бросая огрызки в эмалированный тазик, до половины заполненный косточками слив и черешни. Он будто физически ощущал, как сила солнца и южной земли, переданная фруктам, становится силой его мощного, жадного к жизни тела, нежащегося на чистых прохладных простынях.