Новый год в октябре
Шрифт:
«Этот Поляков действительно задавил меня, – подумал он с неприязнью. – Скоро начну говорить его голосом…»
– Ты знаешь… – сказал Сергей, вставая, – я пойду…
– Сейчас, – ответил Прошин. – Одна просьба, ладно? Маленькая схватка. И уйдем вместе.
Сергей принял стойку. Прошин тотчас ухватил его за рукав и за плечо кимоно. Победить Глинского для него, мастера спорта, труда не составляло, и так называемая схватка была игрой кошки с мышью.
Он
«Я был грязной ступенькой для него, – думал он. – Ступенькой, на которую надо шагнуть, чтобы, оттолкнувшись, рвануть на чистую, повыше… Но подошвы–то у тебя грязные! И не отмыть их тебе!»
Ярость бичом полоснула Прошина: защекотало в носу, свело скулы… И вдруг от подсечки Глинского колено его пронзила боль, ковер ушел из–под ног, и только в последний миг, уже в падении, он переменил захват и, перекинув ворот противника вокруг шеи, провел «удушение».
Они повалились на ковер вместе. Прошин, сжав зубы так, что шумело в ушах, мертво держал воротник, сдавливая Глинскому предплечьем сонную артерию.
– Пу…сс...ти, – прохрипел тот, кося страдальчески застывшими глазами.
Прошин словно вынырнул в действительность. С трудом разжал белые, онемевшие пальцы. Какое–то затмение… Открылось: несколько секунд – и он бы задушил…
Растирая горло, опоясанное багровым рубцом, Глинский тяжело привстал. Ноги его не слушались.
– Извини, – бормотал Прошин. – Я не хотел… я…
Сергей, оторопело крутя головой, отправился в раздевалку.
– А бассейн? – крикнул Прошин. – Слышишь? А баня?
Тот остановился. Сказал почти неслышным, сорванным голосом:
– Я… пойду. Прощай. Я… поеду с Наташей?
– Не знаю, – отвернулся Прошин.
Выждав время, он поплелся в сауну. Настроение было мерзким, ушибленное колено ныло, и, машинально вытирая пот с лица, он долго сидел в каленом пару на горячей скамье, определяя себя: «Отталкивающий, ущербный тип, злобный, паршивый ублюдок… А в чем ущербный? И чем отталкивающий?»
«Не бери в голову, – увещевал Второй. – Или вот что. Запутайся вконец. Чтоб надоело. И плюнь. Ага? Помочь? Может ты не Серегу сегодня душил – себя?..»
* * *
С банкой черной икры, копченым осетром и с ящиком «Хванчкары», в очередное воскресение Прошин отправился к Полякову. Угощение стоило приличных денег, но Прошина более занимала реакция товарища, оказавшаяся более чем восторженной.
Стояла июльская жара, в квартире были подняты портьеры, и комнаты заполонило солнце. Тополиный пух летел с улицы, забивая москитные сетки на окнах.
Поляков, отчего Прошину было как-то неудобно и странно, легко клюнул на легенду о приостановленном проекте анализатора, не удосужась проверить предложенную ему версию. Такой безоглядной доверчивости в своем компаньоне Прошин не предполагал, хотя не раз убеждался: самые легковерные люди – это, как ни парадоксально, жулики. Неудобство, однако, было недолгим: в борьбу с совестью вступил Второй и, как всегда, быстренько ее нокаутировал. В чем-то Второй был прав. Прохвост, надувающий прохвоста и сострадающий при этом жертве, смешон, а пресловутое джентльменство между негодяями – липа. Пусть уж все будет по правде…
– А я только что от мамы… – делился Поляков. – Знаешь, приехал в старый дом, где вырос, и ощутил: родина – здесь; она – этот дом, эта квартира… Смотрю с балкончика: ребятишки мяч гоняют, там, где я когда–то… Запахи детства, щемящая грусть по ушедшему; я чувствовал себя добрым, мудрым…
– Тебя Пегас лягнул копытом, старик.
– Ну, конечно, – покорно огорчился Поляков. – Тебе все бы опошлить. Жалкий циник. – Его внимание привлек перстень Прошина, блеснувший бриллиантом. – Хе, – он протянул руку, – что за кольцо царя Соломона? Бижутерийка?
– Чего? – оскорбился Прошин, стягивая перстень. – На, глянь!
– Резьба по золоту, – констатировал Поляков. – Клеймо древнее… «Ювелирторгом» здесь не пахнет… И камень серьезный. Только огранка топорная.
– Эта штучка, – не то, чтобы хвастливо, но веско сказал Прошин, – украшала перст Бориса Федоровича Годунова. Передается в нашем роду из поколения в поколение. С такой вот ссылкой. И огранке этой топорной цены нет. Конечно вы в большом неверии, сэр…
– Естественно. Но все равно я готов купить…
– Ты расторопный малый.
– Н–да, – цокнул Поляков, с сожалением возвращая перстень. – Какофония ассоциаций. Смотрю и думаю: какая мы чушь! Сколько поколений сменилось, от костей тех, кто носил это колечко, и прах не остался, а колечку хоть бы хны! И ведь пройдет время, кто–то скажет: эта штучка украшала перст Лешки Прошина, а от Лешки – труха…
– Мы как пылинки в лучике света, – в тон ему подтвердил Алексей.
– Врываемся в него из тьмы, покрутимся в нем и снова во тьму.