Новый год в октябре
Шрифт:
Он чуть не отпустил рыбу – стало жаль. Но куда отпускать? Гарпун вонзился возле головы, в лохмотья изодрав нежно-розовые колечки жабр; с этой маленькой жизнью было уже кончено.
Неторопливо поплыл к судну, волоча присмиревшего лобана на поводке кукана. Компания, свесившаяся через борт, встретила его восторженным гиком.
Прошин снял с себя резиновую хламиду, бросил рыбину, неистово забившуюся о палубу, под ноги сбежавшейся публике и занялся аквалангом.
– Хорош, подлюга… - высказался кто-то и уважительно потрогал вздрагивающего лобана пальцем. – Тоже надо… попробовать нырнуть!
– Зачем?
– Ну, заделаем ушицы…
– Дарю, - сказал Прошин, кивнув на рыбу. – Заделывай.
И, встав на леера, чуть покачнувшись, ласточкой нырнул в воду.
«Смываться отсюда надо, - решил он в полете. – Надоело. Охота все да охота… Тоска».
В субботу, после окончания работ, к «Отшельнику» подскочил вертлявый катерок, лихо развернувшись, пришвартовался к борту, и Прошин с ватагой океанологов отбыл в город. Воронина исключение не составила, на катере они уселись рядом, и Алексей, предложивший ей руку при переходе с борта на борт, отметил, что данный знак внимания она приняла без раздумья и даже с некоторым кокетством.
«Ну вот, - сказал Второй. – Есть возможность проявить себя в попытке укрощения строптивой. Только не тушуйся.»
Поговорить на катере из-за рева мотора им не довелось, но, когда сошли на пирс, Прошин предложил:
– Наташа, прошу, окажи любезность… Хочу с тобой поговорить. Причем серьезно. – Взглядом исподлобья он обвел толпу кавалеров, спешащих к ней, и то, что его взгляд в себе нес, заставило публику пройти мимо, покуда – без комментариев по поводу отделившейся от общества пары.
– Поговорить о чем?
– О жизни и вообще, - сказал Прошин. – Нам пора объясниться. По поводу всяких неразберих, царящих в нашем коллективе, недоговоренностей и нездоровой атмосферы… Если тебе это безразлично, пожалуйста, расстанемся здесь…
– Почему же безразлично? Это – моя жизнь, - сказала она.
– Представь, и моя тоже…
– Ну, тогда пошли… Прогуляемся.
Они долго гуляли по набережной, кишевшей толпами курортников, поначалу обмениваясь впечатлениями о командировке, а потом, словно нехотя, вернувшись к делам московским.
Она упрекала его в свертывании работ над анализатором, от чего Прошин без труда и аргументировано открестился; обвиняла в шкурном использовании лаборатории для личных интересов, но и тут у него нашлось масса убедительных причин для обоснования своих действий; однако, понимая, что бесконечные оправдания – не метод бесповоротного убеждения, Прошин сменил тон, доверительно поведав:
– Да все твои доводы – детский лепет… Знала бы ты, что творится вокруг. Особенно – на верхах. Я же вас защищаю, дурачков. Впрочем, - оглянулся на вечереющее небо, - пойдем, поужинаем. И я тебе многое расскажу.
Нашли ресторан – по здешним меркам фешенебельный, , а потому немноголюдный.
Делая заказ, Прошин не скупился.
– Это же так дорого… - не переставала одергивать его она.
– Жизнь дороже пищевых отравлений, - шутил он.
Затем вернулись к делам производственным, благодаря чему на Прошина вновь вылились ушаты нелицеприятной критики.
– Да, я не ангел, - искренне согласился он в итоге. – Но вы зарылись в свои норки, и не представляете, что происходит помимо их стен. Где такие премии, как в нашей лаборатории? Где такие вольности? А за счет чего? Но это – неважно. Могу сказать – для чего.
– Интересно…
– Чтобы коллектив занимался творчеством, а не поденщиной. Чтобы не допустить текучки кадров…
– А Роман, а Авдеев…
– Ну, знаешь… У Романа свои сумасбродные планы. А Коля? Что Коля? Ушел на эмоциях, и не удивлюсь, если вернется. А вернется – милости просим. – Он остро прищурился, глядя ей в глаза. Спросил: - А вот теперь представь, что уволился я… Вообще ты знаешь, что будет, если из науки уйдут такие, как я? В более привлекательные сферы? Да она развалится, ваша наука. Все держится на организаторах. Солдат может быть непревзойденным бойцом, но он не умеет командовать себе же подобными, он в курсе своей задачи, но не в курсе концепции и стратегии битвы… Далее: я-то знаю профессию. Но вот, соблазненный иной стезей, машу вам ручкой. А во главе вас встает безграмотный функционер, назначенный сверху. Через неделю вы с ужасом разбежитесь, кто куда… Позабыв про всякие высоконаучные проекты. И не раз вспомните меня искренним теплым словом. Даже обидно… Кого я угнетал? Кого оскорблял? Ну, назови! Любая личная просьба – всемерное содействие… Абсолютная покладистость и корректность. Нет, все вам не так! Что это? Зависть, органическое отторжение меня, как такового? Хорошо, что мы с тобой вместе, и вдали от посторонних взоров, можно хотя бы искренне объясниться. Вот ты – женщина, к которой я отношусь с огромной симпатией. Причем, не скрою, во всех смыслах… Да и чего скрывать? Я – нормальный мужик с адекватными реакциями. Но ты даже смотришь мимо меня, на лишнее слово не сподобишься…
– То есть, ты ко мне неравнодушен? – с насмешкой произнесла она.
– Какая разница! – отмахнулся он. – Что говорить о личном, когда отсутствует даже элементарный диалог…
– Так личное есть? – Ее глаза щурились недоверчиво.
– Я могу тебе сказать многое и неожиданное, - произнес Прошин. – Но не хотелось бы после этого выставиться в роли шута. – Он плеснул ей вино в бокал.
– Не выставлю я тебя в этакой роли, говори.
– Да, неравнодушен, - проронил Прошин. – Мягко говоря.
– Я тоже буду откровенна, - произнесла она, рассматривая вино на свет. – Когда я увидела тебя, то сразу влюбилась. И даже искала с тобой встреч… Но потом… Весь этот ужас твоих интриг, твое чванство… Да и Сергей мне такое порассказал…
– Да верь ты ему! – отмахнулся Прошин. – Нашла кавалера… Ничего своего. Пустота. Сначала ходил у меня на поводке, после у тебя – благодаря известным резонам… Ты уж не обижайся, мы сегодня откровенны, что просто здорово.