Новый круг Лавкрафта
Шрифт:
Вскоре мы свели весьма короткое знакомство и обнаружили пропасть общих интересов, и дотоле сдержанный и молчаливый Энейбл принялся без умолку рассказывать о своих замыслах и о себе. Конечно, я и раньше знал, что мой друг увлечен историей Новой Англии, однако теперь я представлял область его разысканий гораздо лучше.
Говард Вентворт Энейбл был потомком состоятельных аркхэмских купцов, составивших состояние во времена клипперных перевозок и торговли с Китаем; однако с начала века семейство пребывало в положении, вежливо обозначаемом как «благородная бедность». В возрасте девяти лет, вскоре после кончины отца, они с матушкой вынуждены были оставить родовой особняк на Анаван-авеню, построенный в 1820-х годах его прапрапрадедом,
Друг мой приводил меня в гости, а надо вам сказать, что не всякий удостоился такой чести. На меня произвело неизгладимое впечатление богатое убранство особняка — китайские блюда и вазы, полинезийские деревянные фигуры, слоновая кость и раковины. Видимо, я созерцал остатки былой роскоши, столь странно глядящиеся в стенах неприметного якобы викторианского особняка, превращенного в многоквартирный дом. Лишенный братьев, сестер и товарищей по играм, Энейбл с детства вел весьма замкнутый образ жизни, что не могло не сказаться на его воображении, занятом исключительно делами давно прошедших дней и прочими пыльными и никому не нужными воспоминаниями. Читал он целыми днями без продыху и быстро проглотил все книги из домашней библиотеки — все эти изданные в графстве Эссекс плесневелые тома, а также более тоненькие и хрупкие старинные книжки. А время от времени он заговаривал со мной о мечте вернуть семейный особняк, дабы воздать должное славе предков. Увы, сему уже не суждено сбыться…
Энейбл терпеть не мог кошек и кидался камнями во всякое существо о четырех лапах и длинном хвосте, что неосторожно забредало к ним во двор. Также он ненавидел мороженое — да, представьте себе, это угощение вызывало у него желудочные колики и рвотные позывы. А еще, будучи коренным насельником Новой Англии, он обожал морепродукты: омары, моллюски (равно жареные или приготовленные на пару), мидии в сливочном масле, треска (в виде филе и с костями), камбала, морской язык, пикша — он ничем не брезговал, уверяю вас!
Ностальгия по чистому и счастливому прошлому и ослабление родительского надзора сказались в том, что, будучи подростком, он пристрастился к длинным прогулкам в холмах за Аркхэмом — среди сосен, кленов и берез, по берегам иссекающих местность ущелий. Тогда — да и теперь — места в верхнем течении реки Мискатоник едва ли были заселены. Именно во время таких прогулок по лесу Энейбла охватывало запоминающееся и острое ощущение — то ли предчувствие, то ли ранящее ожидание чего-то близящегося и непомерно огромного. На закате он любил смотреть на золотящиеся в свете уходящего солнца крыши домов — и так отдавался полностью во власть этого нездешнего чувства.
Той весной Энейбл повел меня на свое излюбленное место — оттуда он более всего любил наблюдать игру закатных отблесков на крышах Аркхэма. Место звалось Уступ Дьявола и представляло собой скалистый островок над одним из дальних холмов (в самом конце длинной полосы находящейся в общественном пользовании земли), на который едва ли можно было забраться со стороны Аркхэма — настолько густо там росли деревья. Посмотрев на меня и оценив мои скудные способности к скалолазанью, Энейбл смилостивился и предложил сесть на автобус в сторону Болтона. Он в теплое время года весьма подходящим образом останавливался на дорогах близ популярных местечек для пикника у западного склона холма. Склон с той стороны был очень пологим. А от поляны, где все располагались для отдыха, до Уступа Дьявола рукой подать — всего-то полмили по удобной выбитой тропе.
Уступ и впрямь оказался природной достопримечательностью, и к тому же с него открывался удивительный вид. Каменная площадка оказалась на удивление ровной и длинной, а на ней — неприятно симметричным образом — лежали огромные валуны. По мне, никакой ледник не смог бы оставить столь очевидный для человеческого глаза рисунок… На исхлестанных непогодой камнях проступали древние идеограммы, едва видные сейчас. Индейцы, подумал я, исчезнувшие ныне племена обитателей здешних мест. Конечно, этнографы без умолку болтали о рисунках, приписывая им чуть ли не магические свойства. Так мне сказал Энейбл, однако кто сейчас мог сказать что-либо наверняка, глядя на эти практически стертые ветром и дождем линии? Впрочем, специалисты утверждали, что подобные наскальные изображения можно увидеть в далеких горных районах Вермонта и Мейна, а также в покидаемой жителями холмистой окрестности Данвича.
По окончании курса в июне наша дружба настолько окрепла, что Энейбл решился мне предложить разделить стол и жилище после перехода на второй курс.
— Винзор, я ведь заметил, — осторожно начал он нашу беседу (а сидели мы, как сейчас помню, в Крысятнике, то бишь столовой для младших, и сидели над кофе, который друг мой предпочитал очень и очень сладким), — ты человек весьма… чувствительный. Понимающий. Способный на глубокую привязанность. До поступления в колледж я жил с матушкой и весьма дряхлой бабушкой, и у меня не так-то уж и много было возможностей проявить себя. И я решительно не хочу оставаться дальше дома — и также не желаю селиться в мерзостном общежитии со всей этой толпой недоумков. Так что я ищу кого-нибудь — прямо скажем, финансовые резоны тут главенствуют, — чтобы снять пополам какую-нибудь квартиру.
Видишь ли, я нахожусь на пороге… мнэ… впрочем… одним словом, я вполне могу совершить… прорыв. Да, прорыв. Но какой, куда — пока об этом ни слова. Я не смогу ни рассказать, ни объяснить тебе суть дела. Скажем так, это связано с тем самым чувством напряженного, зовущего пуститься в приключения ожидания, что я неизменно испытываю, созерцая прекрасные пейзажи: старинные сады, гавани, георгианские шпили, на которых сверкают золоченые флюгеры…
Большие карие глаза его вспыхнули, словно он смотрел на купол работы Чарльза Булфинча, а не на уродливую стену студенческой столовки.
— Просто мне кажется, что мои разыскания настолько поглотили меня, что я вот-вот утрачу чувство реальности. Совершу что-либо решительно подобающее. И потому я особенно нуждаюсь в друге, который находился бы поблизости и чьему суждению я мог бы доверять… Одним словом, мне нужен приятель, способный удержать меня от опрометчивых действий.
В целом его предложение мне даже польстило, а вот последние загадочные намеки изрядно напугали. Мое беспокойство, видно, отразилось на моем лице, и потому Энейбл резко переменил тему разговора, вернувшись к изначальному предмету обсуждения:
— Я тут нашел весьма приличную квартирку — меблированные комнаты на Хейл-стрит, 973, рядом с конечной остановкой трамвая на северной окраине. От кампуса, конечно, далековато, но трамвайная остановка всего в двух кварталах от дома. Я туда уже наведался — по объявлению в «Эдвер-тайзере». Хозяйка, леди Делизио, предоставляет полный пансион. Так что, если желаешь, можно прямо сейчас пойти и все осмотреть.
Надо сказать, предложение Энейбла не на шутку заинтриговало меня — судите сами, как я мог упустить такую замечательную возможность укрепить нашу дружбу! Позабыв про странные намеки, я немедленно дал мое согласие. Мы допили кофе и отправились к трамвайной остановке напротив Мискатоник-холла.