Новый круг Лавкрафта
Шрифт:
Мда, по-видимому, Энейбл привязался к старому сумасшедшему, а его безумные идеи пришлись моему другу по вкусу. Но я несколько встревожился, ибо «Некрономикон», как теперь мне припоминалось, неоднократно — и шепотом — обсуждался в тех самых декадентских кругах, в которых я так сильно разочаровался, и в этих разговорах книгу называли источником невероятного, космического зла. Именно тогда я и в первый раз испытал опасение за моего друга — а вдруг он потерял чувство реальности? А его рассказы о том, как он проводит время на побегушках у этого старого бродяги, только подтвердили мои худшие подозрения. В ответном письме я в самых вежливых выражениях выразил мое недоверие к Харперу и присоветовал моему другу держаться от старика подальше. Обратно мне пришла краткая
Остаток лета я провел очень приятно. Самым запоминающимся событием стали, конечно, замечательные выходные перед Днем Труда — мы провели их на борту нашей яхты, «Аретузы», стоявшей на рейде за маяком Вест-Чопа. Полный свежих впечатлений от праздника, я предвкушал, как вернусь в Мискатоник и встречусь с Энейблом — уже в приподнятом, радостном настроении, вовсе не похожем на то, в какое меня вогнало его последнее крайне неприятное послание.
Сказать, что я нашел Энейбла совершенно изменившимся, значит ничего не сказать. Когда в середине сентября я прибыл в Аркхэм и вышел из поезда на перрон, меня встретил энергичный и экспансивный молодой человек, нисколько не похожий на моего бледного и вялого друга. В карих глазах теперь светились радость и надежда. От прежней сдержанной манеры вести себя не осталось и следа, и даже походка его поменялась, став гораздо более торопливой.
— Нас ждут великие свершения, друг мой, — заявил мой лучащийся счастьем друг, когда мы уселись в трамвай. — За эти месяцы мы со стариной Харпером сильно сдружились. Он, знаешь ли, оказался весьма приличным человеком, как и мы, принадлежащим к респектабельному среднему классу, настоящим джентльменом — причем с университетским образованием (ну, во всяком случае, некоторое время он в колледже проучился). Жаль, что ему не сильно повезло в жизни. Но я тут принес ему кой-какую новую одежду — и он прямо преобразился. Впрочем, ты увидишь сам.
Тут Энейбл осекся и сильно смутился.
— Видишь ли, Винзор, я пускал Харпера в твою комнату — ну, от раза к разу. Разрешал ему переночевать в сильно дождливые ночи. Но теперь, когда ты вернулся, он уйдет обратно в лес. К тому же он теперь не один.
Я, не зная, что сказать, ошеломленно воззрился на него.
— Ну, узнав, что Харпер пережил пожар, на прежнее место потянулись и другие члены секты. Теперь на месте старого поселения живет несколько человек из прежних. Их тоже призвали — как и Харпера, в видениях — из других мест, даже самых отдаленных. И они там разбили небольшой лагерь — конечно, не сравнить по размеру с первым.
Я смотрел в окно — дома попадались все реже. Мы подъезжали к конечной. В первый раз за все время я пожалел, что поддался на уговоры и съехал подальше от цивилизации, пусть даже эта цивилизация и представлена университетскими общежитиями. И мне было совсем пасмурно на душе, когда мы прошли по дорожке к дверям и стали подниматься по лестнице на второй этаж в доме 973 по Хейл-стрит.
В гостиной, вежливо поднявшись с дивана, нас приветствовал джентльмен, в котором я не сразу признал прежнего лесного бродягу. Волосы его, безупречно причесанные, лежали ровно, а сам он щеголял в чистой клетчатой рубашке, джинсах и совершенно новых высоких ботинках. В этот раз я не имел ничего против, чтобы пожать руку Джею Харперу. Судя по всему, мы оторвали его от чтения, ибо рядом с ним, на стоявшем сбоку столике и на самом диване, лежало множество книг в истрепанных и даже грязноватых обложках.
— Говард, позволь мне снова выразить свою признательность за то, что ты позволяешь мне читать у себя дома. Какие замечательные книги! А ить жаль было бы волочить их в шатер — промокли бы, да… Всего вам хорошего, господа, — проговорил старик, поднял куртку и вышел из квартиры.
Мое внимание привлекла одна из валявшихся на диване книг, вполне современная по виду. С отвращением я обнаружил, что передо мной — не предназначенная для благовоспитанной
Завидев у меня на лице гримасу неудовольствия, друг мой попытался — правда, без особого усердия — успокоить меня:
— Я же у «Доубера и Пайна» работал все лето, — неуверенно начал он. — Ну и часто рылся в ящиках с букинистикой. У них на чердаке таких великое множество… Ну и поскольку они все равно пылились, никому не нужные, я решил их… экспроприировать. Тем более что Харпер все равно меня просил кое о чем, вот я и сделал подборочку. Кстати, у него весьма тонкий вкус и глубокие познания в такого рода литературе. И, кстати, я вскоре тоже увлекся подобными книгами — там, знаешь ли, встречаются весьма занятные вещи. А кроме того, они послужили хорошим источником недостающих сведений после того, как у нас отняли «Некрономикон». Художественный вымысел, как выясняется, отнюдь не препятствует авторам высказывать на страницах книг очень глубокие истины. Хотя они, кстати, об этом зачастую и не подозревают.
— Ты только, пожалуйста, не волнуйся, — вдруг улыбнулся он. — Мы на судьбы мира не покушаемся. Просто занимаемся своим делом и никого не трогаем.
Однако слова его прозвучали крайне неубедительно для моего слуха. Но вслух я ничего не сказал, просто развернулся и ушел в свою спальню разбирать вещи, которые сюда перевезли еще в начале лета.
Несмотря на оказанный изначально радушный прием, Энейбл едва ли обращал внимание на меня и совершенно не интересовался моими делами в последовавшие недели. Мне его поведение совсем не нравилось, и я беспрерывно доводил до его сведения, что он занят глупостями и пустыми хлопотами. Но он к моим словам, конечно, совсем не прислушивался. Харпер еще несколько раз наведывался в квартиру, и они с Энейблом долго совещались за закрытыми дверями. (А если бы дверь запиралась, он бы, без сомнения, не преминул воспользоваться замком.) Кроме того, сосед мой часто пропадал в окрестностях Уступа Дьявола: я, во всяком случае, так предполагал, потому что Энейбл уже давно не делился со мной своими планами. И никогда не приглашал присоединиться. Когда же я решился пожаловаться на то, что от меня все скрывают, он заверил меня, что об их с Харпером планах он поведает мне непременно, но в должное время, а пока же мне следует набраться терпения.
Так или иначе, но учеба не оставляла мне много времени на треволнения. Курсы «Мода на готику в Англии восемнадцатого века», «Литература периода Реставрации» (с особым акцентом на творчестве Шедвелла), «Дифференциальные уравнения» и «Американский трансцендентализм» (лекции читал профессор Альберт Н. Вилмарт, который приступил к преподаванию на неделю позже, по слухам, из-за внезапной и весьма примечательной по последствиям поездки в Вермонт) — все эти дисциплины отнимали у меня бездну времени. Я сидел над книгами, буквально не поднимая головы. А вот Энейбл в учебники вообще не заглядывал, зато глотал книжку за книжкой всякую ерундистику наподобие той, что читал Харпер. К тому же он стал часто пропускать занятия и прилежно ходил лишь на вечерние лекции по «Средневековой метафизике». Одним словом, из трудолюбивого студента он превратился в сущего разгильдяя. Я начинал не на шутку опасаться, что кончится это отчислением.
Дома Энейбл испытывал жесточайшие перепады настроения. То он бродил туда-сюда в явном оживлении, то часами сидел на диване в гостиной в ночной сорочке, расслабленный и отрешенный. Мне казалось, что в это время он предается мечтаниям и ничего вокруг не замечает.
Лишь однажды я испытал к нему подлинное сочувствие: как-то он объявил, что матушке его пришлось продать два резных кресла в стюартовом стиле, которые принадлежали поколениям их семьи, для того, чтобы приобрести новый холодильник. Он хандрил чуть ли не две недели, и я искренне сострадал ему.