Новый мир. Книга 4: Правда
Шрифт:
— Это здание торгового представительства Евразийского Союза, в северной части Сент-Этьена. К нему не вполне применимы стандарты дипломатической собственности. Но подписанный договор с администрацией СЭЗ не позволяет никому входить сюда без нашего согласия. Так что я рискнула бы назвать это место самым безопасным для тебя на много тысяч миль вокруг.
— Довольно громкое заявление, — не вполне убежденно хмыкнул я.
— Я далека от того, чтобы обижаться на твое недоверие, Димитрис. В сложившейся ситуации оно более чем естественно. И исправить это может лишь откровенность. К ней я вполне готова.
Я вздохнул.
— Последний раз я слышал о тебе от Джерома в мае 90-ого, — наконец изрек я.
— Знаю.
Я запоздало подумал, что она, как и все, кто видел шоу Барри Гоффмана, знала о моих похождениях на Балканах в 90-ом.
И при этом я здесь, в их представительстве, пью чай?! Это просто не укладывалось в голове. Тяжело вздохнув и заставив себя отодвинуть подальше предубеждения, которые взращивались во мне всю жизнь, я изрек:
— Послушай, Мей. Давай начнем с того, что я не такой уж узколобый идиот, ОК? Учитывая, сколь разными путями шли наши жизни в последние двадцать лет, я прекрасно понимаю, что мы смотрим сейчас на мир под совсем разными углами. И твой взгляд тоже может иметь право на жизнь…
— Ты всегда был человеком с широкими взглядами, Дима, я это хорошо помню, — кивнула она, посмотрев на меня с искренней симпатией. — Мы оба выросли в обществе, находящемся в плену определенных стереотипов. И это не могло не наложить на нас обоих отпечаток. Но желание разобраться в истинной картине мира всегда было в нас сильнее, чем желание закрыться от всего чуждого в своей ракушке. В этом был секрет того, почему я находила с тобой общий язык намного проще, чем, например, с Джерри. Как он, между прочим?
Лишь после того, как она упомянула Джерома, я наконец позволил себе поверить в то, что передо мной — та самая Мей Юнг, с которой мы с детства дружили и сидели за одной партой (после того, правда, как меня рассадили с Джерри), в которую Джерри мальчишкой был по уши влюблен, но переспал с ней именно я.
— Понятия не имею, если честно. Но подозреваю, что не очень.
— Я слышала, что он женился на той девушке из станицы, Катерине, и у них теперь есть ребенок. Это не похоже на того Джерри, которого я знаю. Но я была искренне рада этим новостям.
— Он очень изменился. Но, к сожалению, сохранил способность находить проблемы на свою голову.
Мей (теперь я был уверен, что это именно она) краем губ улыбнулась — и стало ясно, что и она хранит о нашем детстве теплые воспоминания. Мы с ней обменялись долгими и непростыми взглядами, прежде чем она неторопливо начала рассказ:
— Давай я расскажу тебе все с самого начала, чтобы не было путаницы. Это потребует времени, но, я надеюсь, снимет много вопросов, которые ты мог бы захотеть задать.
— Да, наверное, так будет лучше.
— В 76-ом, когда войска ЮНР напали на Генераторное, я поддалась на уговоры Джерри, и мы с парой ребят бежали из селения в казачью станицу. Я оставила своим родителям записку, в которой все, как мне тогда казалось, понятно объяснила. Теперь я понимаю, что эти объяснения, как и сама затея, были сущей подростковой глупостью, а своим родителям я принесла немыслимое горе. Я до сих пор виню себя за каждый седой волосок, который принесло им мое сумасбродство.
— Дядя Ан и тетя Пуонг… м-м-м…. они в порядке? — спросил я осторожно, будучи практически уверенным, что ответ будет отрицательным.
— Да, с ними все хорошо, спасибо, — удивила она меня, и продолжила свою историю: — Джерри наверняка уже поведал тебе свою версию того, что произошло дальше, в финале которой я оказалась изменницей и неблагодарной негодяйкой.
Я сделал неопределенный жест, не желая прямо подтверждать это, но и не отрицая.
— Так что ты можешь продолжить верить этому, либо выслушать еще и мое мнение. Ты прекрасно знаешь, Дима, что я всегда была очень мирным человеком. Я никогда не могла понять, что движет людьми, которые преклоняются перед насилием, чтут силу и жестокость. И мы с тобой часто находили в этом вопросе общий язык. Так вот, я окунулась в место, которое было буквально пронизано культом насилия. Ты бывал в станице, так что мне не нужно описывать тебе, что уровень развития во всех сферах жизни там близок к пещерному. Защита от вредных факторов окружающей среды, контроль за безопасностью пищи и воды, образование, медицина, правосудие, финансовая система — все эти блага цивилизации, которые в Генераторном были нам доступны, там отсутствовали напрочь. Больше того, они там даже не почитались. Словно в глубокой древности, мужчин там воспринимали как воинов и охотников, женщин — как матерей и хранительниц очага. За исключением абсолютно ничем не обоснованного отождествления себя с некогда существующим Украинским государством, а также с некогда почитаемым там казачьим движением, станица не имела вообще никакой культуры. Но даже этот рудимент культуры пошел общине не на пользу, а во вред — ведь он обязывал их ненавидеть лютой ненавистью всех тех, кого, по их канонам, стоило считать «историческими врагами»: россиян, их правопреемников, их союзников, а также тех, кто не достаточно сильно их ненавидит. Сейчас я понимаю, насколько глупой была сама мысль о том, что среди этих людей мы могли найти безопасное убежище. Казаки были чрезвычайно воинственны, и при этом начисто лишены стратегического мышления. Они яростно терроризировали войска ЮНР и тех, кого считали коллаборационистами, до тех пор, пока против них не предприняли карательную акцию. Лидеры ЮНР были так же воинственны и жестоки, как предводители казаков. И их акция была соответствующей.
От неприятных воспоминаний она закусила губу:
— Ты видел, на что способно химическое оружие, Дима. Но тебе к тому времени было 32 года, ты был взрослым мужчиной и солдатом. А я увидела это в 16 лет. Я была медсестрой-добровольцем. Через меня прошло больше сотни людей с тяжелыми химическими ожогами. У нас не хватало средств не только на то, чтобы обрабатывать ожоги — не хватало даже болеутоляющих. Вопли и плач людей не стихали сутками ни на секунду. Я никогда не думала, что в, казалось бы, бессвязных стенаниях может быть так много неповторимых оттенков страдания.
По лицу Мей пробежала тень.
— Казаки, со всей их суровостью и маскулинностью, не задерживались надолго в полевом госпитале. Они хорохорились, били себя кулаками в грудь, громко чертыхались, клялись, что отомстят. Но как только они понимали, что страждущим плевать на все это — они тут же поджимали хвосты и убегали, покровительственно бросая нам, женщинам, слова вроде «Позаботьтесь о них». Они уходили туда, где не могли слышать криков, не видели обезображенные газом тела, не чувствовали вони от гноящихся ран. И там они курили, беседовали, тяжело вздыхали, жаловались на свои душевные терзания, строили заведомо бессмысленные планы мести. А мы, женщины, были рядом с теми, кто мучился и умирал. Смазывали их ожоги малоэффективными целебными мазями, годными разве что как плацебо. Кормили их из ложки. Выносили из-под коек испражнения. Стирали залитые мочой и замазанные сукровицей простыни. Держали бедных людей крепко и шептали им на ухо что-то ласковое, пока те кляли нас на чем свет, ведь в этот момент хирург-самоучка, чьи чувства уже атрофировались от перенапряжения, молча отрезал им отмершие участки кожи и охваченные гангреной конечности, а их «наркозом» были сто грамм вонючего самогона. Мы даже спали там же, среди их стонов, кашля и бессвязного бормотания. Я бы так хотела тогда иметь власть, чтобы заставить мужиков, всех до единого, спать там же! Я бы заставила их смотреть на то, к чему привел их «крестовый поход». Заставила бы «героев», которым повезло остаться целыми, важно объяснять человеку, которому химикаты выели глаза и превратили лицо в уродливую маску, что его жертва была оправдана!
При последних словах высокий, теплый голосок Мей тронул ощутимый гнев, который не приглушило даже время. Но она быстро совладала с чувствами, и ее интонации снова сгладились.
— Когда мне было 17, я была на грани того, чтобы собрать вещи и уйти из станицы куда глаза глядят. Меня ничто там не держало. Джером отдалился от меня, Клер — умерла, Ярик — ушел еще раньше, из местных никто не стал мне близок. Я никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. К счастью, судьба подарила мне родного человека именно тогда. Это был парень на три года старше меня. Цзы Чанг. Тогда, впрочем, я не знала его имени. Его притащили с пустошей — изможденного, покусанного дикими собаками. Почти сутки он был в бреду, а я ухаживала за ним. Затем он очнулся, и оказалось, что он знает лишь пару десятков слов на русском и на румынском. Зато говорит на китайском. И надо же — первым, кого он увидел, открыв глаза, оказалась единственным в станице человеком, владеющим этим языком. Я всегда говорила тебе, Дима, что он мне пригодится.