Ной
Шрифт:
Глава первая. 1941 год, Рафаил.
Гитлер утвердил план «Окончательного решения еврейского вопроса» в начале лета 1941 года.
Из речи рейхсфюрера СС Гиммлера на совещании группенфюреров СС, рейхсляйтеров и гауляйтеров: «Я хочу поговорить здесь с вами со всей откровенностью об очень серьезном деле. Между собой мы будем говорить совершенно откровенно, но публично никогда не будем упоминать об этом. Я сейчас имею в виду «эвакуацию евреев» – истребление еврейского народа. Еврейский народ будет искоренен, говорит каждый член нашей партии. И это вполне понятно, ибо записано в нашей программе. Искоренение евреев, истребление их – мы делаем это. Большинство из вас знает, что такое 100
«А ленинградская Лиговка, где я родился и жил, пахнет конфетами… Нет, не просто какими-то там подушечками в обсыпке, а хорошей карамелью. Смешно, правда? А для меня чувство дома возникает всякий раз, когда этот аромат начинает щекотать ноздри. Не знаю, что бы я отдал за то, чтобы идти сейчас вместе с женой и сыном по родной улице, вдыхая привычный запах. Здесь же ничем не пахнет. Нет, скорее пахнет – это запах ужаса, который, словно сорокаградусный мороз, сковал всех захваченных евреев, идущих в колонне вместе со мной по наполненным немецкими солдатами и вывесками улицам Мозыря. Идиотизм какой-то! Я, взрослый мужчина, иду в неизвестность вместе со своей семьёй. Нет, не так. Позволяю вести себя и их, покорно семеню под прицелами автоматчиков. Предположим, я сейчас кинусь на одного из них. Может быть, я убегу, а может быть, погибну. А толку-то что? Разве я смогу спасти Аню и маленького Моисея? Нет, я должен идти и думать, думать, думать, как мне спасти семью. Я сильный человек, я не боюсь ничего, кроме… Я это даже говорить не буду. Мося, ты ещё такой маленький, вцепился в меня, словно веришь, что я смогу уберечь тебя от беды! И я должен, я просто обязан что-то сделать! Давай, Рафа, думай! Ты сможешь! Не зря же люди верили в тебя! А некоторые считали доктором-волшебником! Да, хоть одна нога у меня немного коротковата, но успевал я всегда, когда моя помощь кому-то требовалась. И вот теперь… Нет, не жалей себя! Не смей, Рафа! Сейчас не до тебя. Взгляни вокруг – нет ли знакомых. Вон, сколько местных, несмотря на запрет, стоит вдоль улицы. Хорошие люди, только вот лица у них нехорошие: запуганные и скорбные. Человек, как животное, чует приближение смерти. Никто им ничего не сообщал, а словно духом чуют. Попрощаться вышли…»
– Ванечка, сынок! – какая-то заполошная тётка влетела прямо к Рафаилу под ноги, протягивая руки к двулетнему Моисею. – Ты куда это убежал от меня?! Видишь, чужие люди взяли и несут тебя!
– Стоять!!! – взвизгнул полицейский. – Куды прёшь?! – и передёрнул затвор.
– Так это ж у него сын мой, дядя! – крикнула женщина в ответ, на мгновение взглянув в глаза Рафаилу, и он всё понял. – Я ж его с утра ищу! А вот он куда ускакал. Вот уж я тебе дома задам! – она деланно погрозила Моисею кулаком, от чего он почему-то не напугался, а только вытаращил на неё глазёнки. – Ну, на тебе, дядя, за беспокойство, – в её руках мгновенно материализовалась откуда-то четверть чистейшего, как слеза, самогона, которую она сунула полицаю. – Как знала, с собой прихватила, – это уже она сказала отцу Монечки. – Давай, сынок, иди ко мне, – женщина быстро, боясь, что её остановят, забрала ребенка.
– Молчи, мать! – одними губами приказал Рафаил жене. – Его спасают!
– Картинку-то возьмите, он с ней пришёл! – сунул он ей в карман единственное удостоверение личности, которое было у него при себе, – открытку с адресом тётки Моисея – может, найдут!
– Пошла, пошла отсель, Зинка! – меж тем рявкал полицейский, выпихивая женщину из колонны, хотя благодаря ценному приобретению спиртосодержащей жидкости его голос заметно помягчел. – Вали отседа, покуда я тебя в жидовки не зачислил, мать твою!
«Зина, Зинаида… – повторил Рафаил про себя, – значит, это её имя мне теперь надлежит с благодарностью помнить. Хотя, увы, боюсь, помнить-то его мне осталось недолго. Неужели это всё?! Вот сейчас я перестану видеть небо, Аню, и моя жизнь, мои планы на будущее, вообще всё прекратится! Но это же невозможно! Я, мыслящее существо, упаду на землю, подобно листу, и превращусь в тлен, а вместе со мной превратятся в тлен мои мысли и мои чувства! Эх, жаль, никто так и не научил меня верить в Бога. Может, это помогло бы мне в последнюю минуту. А вообще, есть ли он, Бог? Не знаю, но вот-вот узнаю». Горькая усмешка скривила его рот.
– Чему ты смеёшься? – Аня вопросительно вглядывалась в лицо мужа. – Они сейчас убьют нас!
– Нет, не убьют! – «Давай, мужик, постарайся придать своему голосу как можно больше твёрдости», – велел себе Рафаил. – Неужели ты в это веришь? Всё будет хорошо.
– Рафа, – горько вздохнула жена, – зачем ты меня обманываешь? Я же не глупенькая девочка: нас убьют. Убьют вот прямо немедля! А потом закопают. И всё. Всё!
«Нет, не для того я был рождён на свет, чтобы, подобно тупому животному, сопровождать свою жену на расстрел!» – протестовало в нем его мужское начало.
– Анечка! – предательская дрожь всё же проскользнула в голосе Рафаила, но тут же исчезла, подобно ненароком набежавшей слезе. – Ты не умрёшь! Ты веришь мне?
– Рафочка, что же ты сделаешь? – робкая надежда в голосе жены придала ему силы. – Ты же ничего не сможешь сделать!
«Смогу! Да, я смогу! Недаром мной так гордились родители! – он расправил плечи и с заботливой нежностью посмотрел на жену. – Моя голова работает, мой дух не сломлен! Я смогу хотя бы ценой своей жизни спасти свою любовь!»
– Смогу! – повторил он вслух. – Ты только слушайся меня, хорошо?
– Хорошо, – глаза Ани, ещё мгновение назад совсем потухшие, наполнились жизнью.
– Слушайся меня, и всё будет хорошо, ты не умрёшь!
– А ты? – вдруг спросила она. – Я не хочу одна!
– Ты хочешь! – отрезал Рафаил.
«Никогда я с ней так не разговаривал. Ну, пусть хоть напоследок почувствует рядом мужа-тирана». Он снова горько усмехнулся.
– Ты опять смеёшься! – удивилась жена. Её голос теперь окреп, и она смотрела на мужа с надеждой.
«Я всё сделаю правильно», – приободрил он себя.
– Да, я забыл тебе сказать…
– Что? Не выключил свет в квартире? – улыбнулась Аня.
«Молодец, девочка! Хорошо держится», – в этот момент Рафаил особенно гордился своей женой.
– Я забыл сказать, как сильно тебя люблю. Тебя и нашего Моню.
– Это правда? – неуверенно, словно гимназистка, переспросила она. – Ты никогда мне этого не говорил вот так, прямо.
– Надо же когда-нибудь начинать! – он обнял ее за плечи. – Ты просто обязана это знать. Спасибо тебе за то счастье, которое я обрёл с тобой. И прости меня за то, которое ты, возможно, со мной недополучила.
– Неправда, Рафа, я очень и очень счастлива. Я всегда была счастлива с тобой, потому что…
– Ну, говори, говори, врунья!
– Потому что я тебя всегда любила…
– Ишь, целуются, голубки! – грубый голос полицая заставил их вздрогнуть и оторваться друг от друга. Как будто грязный сапог наступил на что-то хрупкое и раздавил его. – А ну, становись! Щас полетите! Мать вашу.
Их привели к грязному рву на краю города.
«Что же наша судьба поскупилась на отдельные могилы для нас?» – печально подумал Рафаил, а вслух зашептал: