Ной
Шрифт:
– Не бойся, Саррочка! – решимость спасти этого ребёнка придала Анне мужества. – Мы сейчас потихонечку выберемся отсюда. Тихонечко-тихонечко, – приговаривала она, ползком пробираясь по мёртвым телам, крепко держа в руке худенькую ручку ребёнка. – Тихонечко-тихонечко, вот так, вот так, – желая говорить как можно более спокойным голосом, твердила Анна, приближаясь к краю могилы. – Ты только не бойся, – она снова обратилась к девочке, почувствовав, что рука ребёнка постепенно слабеет. – Ты ведь не боишься, правда? – страх за чужую жизнь подавил в Анне все мысли о собственной, придав её голосу удивительную в такой ситуации сдержанность.
–
– Нет, деточка, – заверила её Анна. – Мы сейчас тайком вылезем отсюда, и они нас не убьют. Ты становись мне на плечи и, как вылезешь, сразу ложись на землю, – приказала она девочке, лишь только они добрались до края рва.
«Я, наверное, никогда не смогу забыть это ощущение множества чужих окаменевших тел под собою», – как-то отрешённо подумала Анна, что было силы выталкивая девочку наверх.
– Тётенька, теперь ты. Я одна боюсь тут! – Саррочка, оказавшись на поверхности, лежала у самого края рва, свесив свои косички вниз. – Иди ко мне, скорее, мне страшно! Страшно!
– Сейчас, маленькая, – пообещала Анна. – Сейчас!
«Рафа, помоги мне вылезти отсюда!» – взмолилась она, чувствуя, что сил у нее, чтобы выбраться наружу, почти не осталось. Безвольные руки хватали рыхлую землю, но ничего, за что можно бы было ухватиться, так и не находили. Комья грязи, словно издеваясь, скатывались на неё откуда-то сверху и, казалось, злобно твердили: «Сиди, сиди тут, в могиле, здесь твоё место!»
– Тётя! – отчаянный голос девочки заставлял Анну усиленно бороться за собственную жизнь. – Я не хочу тут одна! Иди ко мне, я боюсь!
– Саррочка, – как можно спокойнее проговорила Анна, стараясь сдержать так некстати подкатившие слёзы, – ты не жди меня, беги в лес, постарайся спрятаться.
– Не, не, тётенька, я с тобой! – упрямо твердила девочка сверху. – Я одна боюсь! Ма-ма! – голос ребенка сорвался на отчаянный плач.
– Рафа! – опять, уже вслух, взмолилась Анна, возведя в полной безысходности глаза кверху. – Помоги мне спасти хоть эту безвинную душу!
К ее счастью, Бог на этот раз, видимо, устав от ее мольб и слез, решил подсобить несчастной. Взгляд женщины, отчаянно метавшейся у края обрыва, неожиданно натолкнулся на толстый корень дерева, торчавший из земли.
– Рафочка! – с благодарностью прошептала Анна. – Ты снова протягиваешь мне руку! Спасибо тебе, любимый, – ещё раз на прощание шепнула она разверстой могиле, в которой вместе с ее мужем оставались погребенными сотни людей. – Ты жди меня, я ненадолго…
Жизнь – какое это ёмкое слово. Человек существует, потребляет пищу, заботится о своих близких, и не замечает, что счастлив. Счастлив тем, что может, казалось бы, самое простое и обыденное: вдыхать воздух, жмуриться от утреннего солнца, подставлять руки под струи дождя… И только стоя на узкой грани, отделяющей живое от неживого, он, наконец-то, начинает осознавать, каким несказанным богатством обладает, и как страшно и одновременно легко его потерять.
Лес, молчаливо обступивший два счастливо избежавших неминуемой гибели человеческие существа, похоже, совсем не радовался их возвращению с того света. Колючие ветки сосен, мелкий кустарник и даже старые, уже сгнившие от времени пеньки изо всех сил старались либо колюче хлестнуть, либо побольнее ударить бегущих, не разбирая дороги, женщину и девочку. Анна, словно в беспамятстве, крепко схватив за руку Саррочку, пробиралась через бурелом, не замечая, что ее платье разорвано, а туфли потеряны. Ею овладело неведомое доселе чувство дикого животного, которое стремится уйти как можно глубже в чащу, подальше от своих преследователей. Каждый шорох, каждая случайно треснувшая ветка заставляли её вздрагивать всем телом и бежать, бежать, чтобы скрыться от ужаса, который только что довелось пережить.
– Тётенька, – Саррочка, похоже, совсем выдохлась, но старалась не показать виду, – куда мы бежим? Ты знаешь?
– Нет, деточка, – Анна была уже не в силах обманывать ни себя, ни ребёнка. – Мы просто сейчас убежим с тобой далеко-далеко. И нас никто не найдёт.
– Тётенька! – детский голос был слаб и жалобен. – А давай мы с тобой посидим немножко, а потом опять пойдём. Только чуть-чуть. У меня очень ножка болит.
– Ну-ка покажи свою ножку, – Анна с трудом вернулась из своего безумного забытья и присела на корточки рядом с ослабевшей от всего пережитого девочкой. – Давай-ка я посмотрю, поцелую, и всё пройдёт! Ну, что ты, маленькая, что ж ты плачешь? Тебе больно? – женщина нежно погладила вздрагивающие плечики девочки.
– Мне так же мама всегда говорила, – пролепетала Саррочка, – а теперь, теперь… – крохотная спинка сотрясалась от рыданий.
– Знаешь, они все когда-нибудь поплатятся за это, – ненависть, словно кипящая смола, залила душу Анны. – Ох, как они поплатятся! Хотя за твои слёзы ещё не придумано такой цены, но они поплатятся, вот увидишь. За каждого убитого. И страшна будет для них Божья кара!
И снова в этом перевёрнутом мире не любовь, а злость дала женщине уверенность в себе, превратив её из испуганного животного в спокойного и даже, как ни странно, способного здраво рассуждать человека.
– Давай мы с тобой устроимся здесь на ночлег, – приняла решение Анна, – тем более, что темно, и мы толком не знаем, куда идти. Не дай Бог, опять на этих извергов набредём! А утром мы проснёмся и потихоньку двинемся дальше. Вот увидишь, всё будет хорошо.
Последние слова Анна проговорила уже себе. Девочка, уютно свернувшись калачиком, спала, неловко притулившись спиной к сосне, под которой они устроились передохнуть.
– Ничего, ничего, Саррочка, – шептала хотя и спасённая, но все ещё еле живая женщина спящей малышке, – вот увидишь, всё будет очень хорошо, всё будет здорово. Мы с тобой, знаешь, как заживём потом!
Как они заживут потом, Анна и сама толком не успела понять. Целебная дрёма, окутав своим мягким одеялом, закрыла её глаза, подарив живого весёлого Рафу, маленького Монечку и всё остальное, что ей принадлежало по праву, но было отнято, разрушено и испоганено в одночасье.
Глава четвёртая. Михаил.
Если кто-то по своей наивности или просто по незнанию полагает, что жизнь кота протекает гладко и безоблачно, тот глубоко ошибается. Котёнок Серафим, к примеру, был уверен, что его существование наполнено постоянным преследованием и непрерывной борьбой. Ну, вот хотя бы сегодня. Жалко разве было Савельевне немножко сметанки для крохотного ласкового животного?! У неё ведь целая плошка на столе стояла. И всего-то он лизнул один, ну, может быть, два разочка с самого краюшка. И что? Стоило ли так громко кричать и размахивать тряпкой? Он бы и сам ушёл. Лизнул бы ещё чуток и ушёл. А она! Из хаты выгнала. Сиди теперь на крылечке и мёрзни. Так и совсем замерзнуть можно.