Ну и что, что тролль
Шрифт:
– Конечная остановка! А спать иди домой. У меня доча тоже работает допоздна и в метро засыпает. Остановку не проехала?
Ох ты! Хорошо, что разбудили! Так бы и каталась, ведь спит она крепко. А милый, дорогой, любимый, единственный бегал бы, волнуясь, вокруг станции метро и с тревогой обзванивал всех ее сотрудников, ведь репетиция давно закончена.
– Нет, мне до конечной, – она улыбается добродушной контролерше и спешит к эскалатору, на ходу глядясь в зеркальце и поправляя макияж. Дурацкая пьеса выскальзывает
Поднять пьесу ей было бы не так-то просто – как известно, костяная нога не сгибается, особенно если войдешь в образ.
Но через пару часов мысли о костяной ноге далеко, а она за столиком рядом с самым-самым.
Разноцветная иллюминация кружит Матильде голову. Ко всему еще и оглушительная музыка. Почему-то в таких заведениях считается: чем громче, тем лучше, и колонки натыканы в самых неожиданных местах. Посетителям приходилось кричать, что добавляет еще больше шума.
Матильда не слышала своих мыслей и не могла ни на чем сосредоточиться. Кажется, она перебрала в выпивке, все выглядит смешным и неважным. Но как заноза, словно камешек в обуви, что-то мешает и тревожит. Может быть, здесь слишком много симпатичных девушек?
– Поехали уже домой, – обратилась она к сидящему рядом за столиком кафе молодому мужчине, тому самому милому, дорогому, любимому, единственному. Но тот был занят разговором с другими, точнее они перекрикивались, наклонившись через стол. Матильда легонько толкнула его локтем, и, когда он посмотрел на нее, повторила:
– Я устала. Поехали отсюда.
Он улыбнулся. Хотя выпил столько, что кто-нибудь другой уже валялся бы под столом, по нему почти ничего не было видно. За это его тоже любила – за силу и жизнелюбие. И за это, но главная привлекательность была в другом.
– А как объясним наш уход молодоженам? – спросил он.
– Это твой друг, – она имела в виду жениха, а ее приятель был свидетелем на его свадьбе. – Выдумай что-нибудь, – крикнула почти ему в ухо и соблазнительно улыбнулась.
Он извинился перед сидящими за их столом и пошел искать свежеиспеченного мужа в этой толпе, где все перемешались. Невеста сплетничала с какими-то женщинами и на его вопрос только пожала плечами. Наконец нашел бывшего жениха танцующим с какой-то длинноногой блондинкой.
– Извини, дружище, но мне срочно нужно уйти, – кричал ему. – Еще раз всего наилучшего и счастья в семейной жизни!
Блондинка подмигнула ему, а друг понимающе кивнул и рассмеялся:– Нет проблем! Спасибо тебе.
Когда вернулся к своему столику и кивнул Матильде, та сразу оживилась, схватила его под руку, и они вышли на свежий воздух. Когда уже были на стоянке машин, спутница остановила его. Он хотел спросить, что случилось, но она закинула ему руки на шею и поцеловала в губы. И не успел он ее тоже обнять и прижать к себе, как Матильда выскользнула из его рук, засмеялась и пошла к машине. Он, тоже усмехнулся, скрывая досаду, но ускорил шаг, выключил сигнализацию и, как джентльмен, открыл дверцу Матильде, помог ей забраться на сидение рядом с водительским, захлопнул дверцу.
– Пристегнись, – обойдя машину и садясь за руль, посоветовал ей.
Она накинула на себя ремень, не застегнув: не любила ремни, и сейчас ей было не до того:
– Мои родители поехали на дачу до понедельника. Может быть, продолжим приятный вечер?
Он заулыбался шире, без лишних разговоров кивнул, и они выехали со стоянки. Матильда включила радио, которое отозвалось оглушающими воплями, напоминающими то, от чего они сбежали.
– Только не это! Не могу ничего найти.
Он нажал другую клавишу, на мгновение наступила тишина, которая сменилась негромкой, мурлыкающей мелодией
– Ты купил новую машину?
– Несколько дней назад взял у мамы.
Она улыбнулась:– Обмоем тачку, да?
– Мы же едем, – усмехнулся и он, не отводя глаз от дороги: вот-вот должны были выскочить с тихой улицы на оживленную развязку.
А Матильду вдруг охватила волнение и смутная тревога. Что-то она забыла… Сегодня такой суматошный день, все время она спешила, все время… да, именно время поджимало, столько дел она скомкала ради этого вечера с приятелем. Но оно того стоит, хватит мучиться романтической дурью и смотреть на мир сквозь розовые очки. Пора браться за ум, пора, как говорят, вить свое гнездо. Он любит ее, видно невооруженным взглядом, поэтому все побоку, главное, не подпустить к нему других таких же умниц!
Но что же она все-таки забыла? Не то, чтобы важное, точнее, сейчас неважное… Пьеса? Но пьеса на заднем сидении, и о ней можно забыть до завтра. Что же она все-таки не сделала?
– Ой! – вдруг вскрикнула она так, что он вздрогнул, но продолжала уже со смехом:
– Я даже не знаю, есть ли дома хотя бы минеральная вода и кусок хлеба! Остановишься возле какого-нибудь магазина?
– Прежде всего, возле цветочного, чтобы купить тебе розы. Ты любишь розы?
– О-бо-жаю! Ой, какой ты милый! – и в неожиданном, как недавно на стоянке кафе, порыве, она кинулась к нему с поцелуями. Момент был явно неудачный, он крикнул:
– Перестань! – но было уже поздно, именно в этот момент машина вылетела из полумрака на ярко-освещенное пространство.
Он успел заметить что-то краем глаза. Мелькнуло слева и закрыло им дорогу. Матильда взвизгнула. Он стиснул зубы от злости и напряжения. Удар! Сильный толчок! Успел услышать треск своих ребер, но больше ничего.
Матильда же именно в этот последний страшный момент вспомнить, что такое она несколько часов назад должна была сделать.
* * * Через некоторое время попыталась открыть глаза. Мелькали перед ними яркие огоньки иллюминации, словно все еще была в дискотеке. Хотела очнуться, открыть глаза, но они, как все тело мучительно болели. А где он, он?– Тише, тише, – услышала чей-то голос. – Уже вызвали помощь. Лежите и не двигайтесь, вы ранены.
Лежит? Ранена? Когда? А, они попали в аварию, да, да, да… Ей стало страшно. А что, если она умрет? А что с ним? И почему она лежит, если ехала в машине?
Наконец смогла открыть глаза. Лежала недалеко от машины, видела приоткрытую искореженную дверцу с выбитым стеклом, и безвольно свесившуюся руку. Это он? Он умер? И она умрет?
Сейчас, перед лицом возможной смерти, все начало менять свою важность, и в памяти Матильды всплыло нечто настолько ужасное, что она заговорила: