Нулевые. Затишье перед катастрофой
Шрифт:
– Прикинь, мою мамочку за её партийную херню посадили, наконец, в психушку. А её алкашей закрыли в тюряге. Так она теперь из дурдома там ведёт свой канал на ютубе. Видео снимает и мобилизует сторонников. Видел бы ты её, – она расхохоталась. – Я сама вот когда мне грустно просто вот смотрю её контент, чтобы поржать над дурой. Ох. Теперь хоть немного ориентируюсь в их красножопой терминологии.
– А что твой папа думает по этому поводу? Его же должны вроде как были уже выпустить.
– Ничего не думает. Он ушел к другой женщине. Нашел в тюрьме себе какую-то пятидесятницу, –
– Тебе не жалко Георигну? Она ведь всё-таки твоя мать.
– Ой, она завидовала мне и ненавидела меня всю мою жизнь. Как сейчас помню. Всё так прекрасно начиналось. Мамочка была преподавателем вуза, доктор наук, папа служил в ГДР. Образцовая семья эпохи развитого социализма. Помню, как она всегда на понтах ходила и постоянно учила меня правильной жизни. Жили мы, кстати говоря, зажиточно по тем меркам. Она же ещё, тварь, верила во всю эту хуйню, – Анна налила себе и тут же выпила, – Базис, надстройка. Вдалбливала мне эти идеи, а я уже тогда ещё девочкой понимала, что социализму пиздец.
– Откуда у тебя была такая уверенность? От Солженицына и Шаламова?
– Даже в самых убогих западных боевиках с гнусавым переводом, люди на заднем плане жили лучше, чем в наших фильмах. А ещё у них там мужчины красивые и машины. Есть джинсы и жвачка, – с иронией сказала она. – Ты меня сбил. Когда Союз кончился, папа вернулся к нам и начал потихоньку спиваться, мать уволили, и мы начали стремительно нищать. Тогда я впервые почувствовала свободу и была очень рада, что этот поганый коммунистический мирок моей мамы сдох. Но она не думала сдаваться. Есть такая особая порода совков, которые приняли марксистскую белиберду в качестве веры. До девяносто третьего года она всё билась за идею. Ходила на собрания, митинги, распространяла листовки.
Анна опустошила рюмку.
– Мне надоело это слушать, – подумал Власов.
– После расстрела парламента она изменилась. До неё видимо дошло, что социализм прошел вместе с её молодостью, – Анна рассмеялась. – Даже не хочу думать о том, каково просрать свою молодость на социализм. Для девушки потратить молодость впустую это вообще одна из самых худших вещей. Она ненавидела и завидовала мне, оттого что у неё ничего не получилось в жизни, хотя она была кандидатом ёбаных наук и жила, руководствуясь четким, блядь, моральным принципом строителя коммунизма.
– А что ты сама думаешь о протестах? – перебил Власов.
– Наш человек плох. Ему не нужно давать свободу иначе он сдуру покончит жизнь самоубийством. Его нужно как можно дольше продержать в летаргии. Боря не может заснуть без очередной трэш-исторической книги обеляющей совок. Это у него как такой сеанс психотерапии. Блин. Никогда не думала, что буду говорить об этом. Меня вообще никогда не интересовала идеология или какие-то кровавые репрессии. Мои разногласия с советским укладом были чисто на уровне интересов потребителя. Да и я бы никогда не смогла реализовать себя в рамках той жизни.
– Кого ты обманываешь? Нашла бы к кому себя приложить.
– Пошел ты, мудак. Я не такая блядь как ты думаешь. Ладно, впрочем, мне пофиг. Все эти наши поиски особого пути это лишь еще раз подчеркивает, что мы настолько плохи, что не можем двигаться нормальным путём. Я против демократии. Нет. Я вообще не верю в демократию для России. Даже если вдруг настоящие демократы придут к власти и смогут удержать власть в стране, где большинство население далеко не за демократию. Так вот эта власть всё равно рухнет, когда начнут открывать шкафы со скелетами, которые так бережно скрывали от нас долгие десятилетия. Наш народ не хочет этого. Он устал и хочет спокойно уйти из истории, а власть наша это понимает и даёт столько анестезии, что у совка при употреблении даже возникает чувство глубокого удовлетворения.
Власов смеялся так, что чуть не подавился рыбой.
– Гражданский брак пошел тебе на пользу.
– Вот только я не думаю, что он продлится долго. Я устала жить в золотой клетке. Мой Боря не особо любит выходить в свет и к тому же он мужик ревнивый. Так что с каждым месяцем мое существование становиться всё более бессмысленным и пустым. С тех пор как мы расстались, у меня было много мужчин, но это было всё не то.
– Ты сама выбрала такую жизнь.
– Мне всегда хотелось узнать, почему ты так легко выкинул меня из своего сердца?
– Я сделал это с такой же легкостью, с какой ты оставила меня подыхать на радостях покойному Петрову.
– Я уже много раз просила у тебя прощение за это. Тогда я ещё не до конца понимала своё место в мире. Мне хотелось всего и сразу. И я хотела получить это сама, а не быть твоей тенью.
– И ты получила?
– Да. И самое смешное в том, что мои желания, моя новая жизнь не принесла мне счастья. Я постоянно думаю, о тех днях, когда мы только познакомились. В них было столько счастья. Я больше не чувствовала ничего подобного в жизни.
– Нельзя получить два противоположных следствия одновременно. Ты предала меня и всё. Наши отношения не вернуть, но тебе они по-настоящему и не нужны. Тебе хочется быть с мужчиной слабее тебя, поэтому ты затеяла всё это, – Михаил рассмеялся, – Ты всю жизнь хотела жить с пацаном, но получив пацана, ты поняла, что тебе был нужен чмошник.
– Нет, блин, нет! Я думала, блин, ох, – Анна была в панике.
Она в момент протрезвела.
– Мне казалось, что даже после всех бед, которые я тебе причиняла и того как я с тобой обошлась, ты до сих пор любишь меня. Я хотела, чтобы ты забрал меня отсюда, чтобы мы снова жили вместе. Я ещё молода, мы могли бы.
– Могли бы что? – перебил Власов,– Вот! Как я и говорю. Ты сама не отдаешь себе отсчет в том, что не можешь жить под мужиком, который бы диктовал тебе как жить.
– Конечно, не могу! Как будто бы ты смог так жить? Я натура свободолюбивая и вообще хватит уже нести эту паранойю? У меня к тебе хорошее отношение! Я не понимаю с чего ты взял, что я считаю тебя каким-то уебищем?
– Ну, не знаю. А ты помнишь, как согласилась выйти за меня, а потом бросила меня на следующий же день? Каким же я был дураком, – Власов рассмеялся. – Я же и вправду думал на тебе жениться.